Эрлин отмахнулся от Рона, который начал было облизывать ему ухо. Вунх обиженно отодвинулся, но едва Эрлин на него взглянул, радостно заколотил мохнатым хвостом по полу.
«Так приятно и щекотно, когда он лижет ухо… Или щеку», — подумал Эрлин. Он понял, что отогнал вунха непроизвольно, по привычке. По какой-то давней, глубоко укоренившейся в его сознании привычке. Он как будто боялся, что кто-то увидит… Кто? Наверное, тот человек, который ему вечно что-то запрещал. Он говорил: зверя можно приручить, и всё рано нельзя подпускать его слишком близко, нельзя ему так много позволять… Больше всего Эрлина злило, что он не разрешал ему летать на птице… Летать! Это так чудесно! Эрлину всегда хотелось летать. Он с тоской думал о том, что когда-нибудь вырастет, станет тяжёлым, и птица не сможет его носить…
Эрлин зажмурился и стиснул ладонями виски. Когда он об этом думал? А главное — где? Наверное, в том дивном месте, которое ему иногда снится. В царстве чистых, прозрачных озёр и почти таких же прозрачных гор. Сверху они казались ещё прекраснее. Удастся ли ему ещё их увидеть… Нет! Не надо! Лучше туда не возвращаться! Ни в коем случае! Это дивное место, но возвращаться туда не надо. Там страшно… И мягкой поступью харгала бродит смерть…
— Пресветлый, тебе плохо?
Голос слуги вернул его к действительности. Эрлин обнаружил, что, скорчившись, лежит на полу и изо всех сил прижимает к груди жёсткую продолговатую подушку.
— Повелитель, твой вунх скулил, и я подумал, что-то случилось…
— Всё в порядке, Сиф, — пробормотал Эрлин, поглаживая Рона.
— Может, позвать абеллурга, мой господин?
— Нет. Всё хорошо. Ступай.
Слуга ушёл, а Эрлин поплёлся в купальню, которая находилась рядом с его покоями. Надо принять ванну и в постель. Завтра опять испытания. Опять полёты. И опять он вспомнит. Как сегодня, когда он летал на маленьком одноместном дайвере и крылья его железной птицы сверкали на солнце, словно серебро.
Он больше не гнал от себя свои воспоминания. Хоть и по-прежнему боялся их. Сколько можно от них убегать? Он три раза пробовал хаву. После неё болела голова, а воспоминания всё равно возвращались.
Постройка большого дайвера подходила к концу. Параллельно с этим Эрлин, Амнита и двое их помощников, недавно закончивших высшую техническую школу, работали над чертежами дайверлина. Теперь почти все выпускники высшей школы мечтали работать с самим богом, а не с его абеллургами, тем более что многие из этих способных юношей попали в Эриндорн благодаря Эрлину и его наставнице, прекрасной Амните, которые присмотрели их, объезжая школы Среднего города. Когда однажды во время очередного совета Айнагур мягко намекнул, что конкурс в эриндорнскую техническую школу и без того очень высок, Эрлин ответил:
— По-моему, наука наших абеллургов погрязла в рутине. Возможно, это происходит как раз потому, что наша школа пополняется отпрысками всё из одних и тех же семей. Нам нужны новые, свежие силы. Валлондорн велик, и в нём много одарённой молодёжи…
— Например, «эховцы», — осторожно вставил Канамбер.
— И они тоже, — засмеялся Эрлин. — Разве ты не знаешь, каким успехом пользуется последняя книга стихов Ормина? Она почти целиком посвящена мне. Даже самые критические умы считают, что до сих пор ещё никто так талантливо, а главное, так искренне не славил бога.
— Ещё бы, — заметил Канамбер. — Если бы не твоя снисходительность, Пресветлый, эти богохульники провели бы остаток жизни в тюрьме. Где им и место.
— Ну зачем же так? Из богохульников они превратились в моих поклонников. Что плохого в том, что они восхищаются своим богом?
— Они восхищаются тобой, повелитель, но не как богом. Они слишком осмелели, эти простолюдины. С ними надо соблюдать дистанцию. Позволь таким хоть немного постоять на одной ступеньке с господами, так они…
— Канамбер, ты никогда не задавался вопросом, почему сантарийцы так любят своих минаттанов? Потому что те не боятся стоять с ними на одной ступеньке. Правителю полезно быть поближе к своим подданным.
— Пресветлый, тебе ли учиться у этих дикарей?
— Учиться можно у кого угодно, лишь бы это принесло тебе пользу.
Покинув зал совета, Эрлин задержался около дверей. Когда вокруг столько врагов, не грех и подслушать.
— Ничего, скоро всё это кончится, — донеслось до него.
— Ещё три года, и всё пойдёт по-прежнему. Всё вернётся на свои места.
— А ты уверен, что…
Говорившие приближались к дверям, и Эрлин поспешил удалиться. «Ещё три года, и всё пойдёт по-прежнему…» До конца этого цикла ещё три года.
«Что ж, достаточно, чтобы сделать невозможным возвращение к прежнему, — думал Эрлин. — Через три года мой Уход, а точнее смерть. Временная смерть солнечного бога. Временная? Абеллурги, да теперь уже, наверное, и многие абельмины надеются, что через три года всё пойдёт по-прежнему. Всё вернётся на свои места… Значит, я не должен вернуться. Вернётся тот, кто был раньше. Тот, при ком всё должно пойти по-прежнему. Я не на своём месте. Так на чьём же? Кто был и должен быть после меня? Живая кукла, как считал тот колдун, о котором рассказывал Диннар? Омерзительная нелюдь, как говорит Амнита… Бог тоже нелюдь… Нет, скорее сверхчеловек. Гинта права, мне слишком понравилось быть богом среди людей, сверхчеловеком среди человеков. А сверхчеловек тоже может умереть, чтобы уступить место очередной кукле… Но почему я оказался здесь, не на своём месте? Кому это понадобилось и зачем? Земное воплощение бога живёт с двенадцати до двадцати двух лет. Так оно и есть… Я помню себя только с двенадцати. Вернее, с двенадцати я помню всё отчётливо, а эти сны, эти смутные воспоминания, которых я боюсь… Что это? Почему я их боюсь?
Сны-воспоминания о царстве горных озёр теперь посещали его почти каждую ночь. Он их боялся и в то же время ждал с тем нетерпением, с каким ждёшь выпад противника на турнире… Нет. На турнирах был азарт, а здесь он испытывал страх. Но так же, как и на турнире, он не позволял себе отступать. Он должен был встретиться со своим прошлым лицом к лицу, пропустить его через себя и оставить позади. Он не кукла, и за его плечами должно быть прошлое, а впереди — выбор. Между жизнью и смертью. Он победит смерть, если одолеет свой страх.
Ему не было страшно, только когда он летал на огромной птице и видел внизу озёра и сверкающие горы, похожие на дворцы… Или дворцы, похожие на горы? Но птица всегда опускалась и улетала прочь, оставив его на горном уступе или на длинном мосту с высокой прозрачной аркой. Он был один, а вокруг витала смерть. Он знал, что должен кого-то оживить. Он должен кого-то вспомнить. Но вспоминались пока лишь голоса. И чаще всего тот — суровый и властный, который его так часто раздражал… А однажды он вспомнил его смех — громкий, раскатистый. Такой заразительный, что Эрлину тоже захотелось рассмеяться, но вместо этого он заплакал. И проснулся в слезах. Он не вспомнил этого человека, но теперь он знал, что любил его. И что его больше нет. Там никого не осталось. Иногда Эрлин видел голубого зверя, который бродил среди прозрачных разноцветных башен, поднимался по огромным ступеням ледяного дворца и исчезал в его холодной тёмной глубине. Здесь было царство смерти. Эрлин знал этого зверя и хотел позвать, но не мог вспомнить его имя. И ещё он знал, что харгал — священный зверь Хонтора, а ханг — священная птица Харранга, живущего на заснеженных вершинах. Зимой его владычество временно распространяется на всё горное царство и даже на нижние леса. Зима — торжество холода и смерти. Ханны Нижнего мира выходят из подземных пещер, резвятся в горах и играют со своими сводными братьями — ледяными ханнами. Они очень похожи, и их легко перепутать, особенно в сумерках. Считалось, что демоны смерти любят подкарауливать одиноких путников и что зимними ночами, бродя по горам в одиночку, можно встретить свою смерть. Кто ему это говорил? Гинта? Нет… Кто-то другой. Тот, кого он должен вспомнить.
