— У Свеммеля есть привычка нападать прежде, чем все окажется в готовности, — заметил Хадджадж. — Это дорого ему обошлось в войне против брата, это заставило его ввязаться в бесплодную свару с Дьёндьёшем, и теперь он платит вновь.
— Поспешность сыграла ему на руку лишь против Фортвега, — напомнил Шазли.
— Основной удар по Фортвегу нанесли альгарвейцы, — уточнил Хадджадж. — Свеммель всего лишь набросился на полумертвую тушу, чтобы отхватить кусок мяса. То же самое, строго говоря, он собрался проделать и с нами.
— Он заплатил кровью, — промолвил Шазли сурово, подобно любому царю-воителю в бурной истории пустынного края. — Он заплатил кровью, но не добыл и куска мяса.
— Покуда нет, — проговорил Хадджадж. — Как вы знаете, мы утопили в крови одну ункерлантскую армию. Свеммель пошлет другую по ее стопам. Нам не сравниться с ней числом, как ни старайся.
— Ты не веришь в нашу победу? — Царь Зувейзы, похоже, обиделся.
— Победу? — Его министр покачал седеющей головой. — Если ункерлантцы не отступятся — не верю. И если хоть один ваш командующий скажет иначе, отвечайте ему, что нельзя курить столько гашиша. Я надеюсь лишь, ваше величество, что мы нанесем ункерлантцам достаточно ощутимый урон, чтобы сохранить большую часть того, что они намерились отнять у нас, и не позволить врагу поглотить нашу страну, как то было прежде. Даже это, полагаю, окажется непросто — разве не провозгласил конунг Свеммель, что намерен воцариться в Бише?
— Генералы мои твердят о победе, — промолвил Шазли.
Хадджадж, не вставая с кресла, поклонился.
— Вы царь. Вы мой повелитель. Вам решать, кому верить. Если мои действия на протяжении последних лет заставили вас потерять доверие ко мне, вам довольно сказать лишь слово. Годы мои таковы, что я с радостью сложу с себя бремя власти и удалюсь к своим владениям, к женам, детям и внукам. Моя судьба в ваших руках, как и судьба всего царства.
Невзирая на красивые слова, министр вовсе не желал отправляться в отставку. Но еще меньше ему хотелось, чтобы царь Шазли увлекся мечтами о боевой славе, и угроза отставки была лучшим способом привлечь внимание монарха, какой смог измыслить Хадджадж. Шазли был молод. Мечты о славе притягивали его больше, чем пожилого министра. С точки зрения Хадджаджа, именно поэтому царству нужен был министр иностранных дел. Шазли, впрочем, мог придерживаться иного мнения.
— Останься при мне, — промолвил царь, и Хадджадж покорно склонил голову, стараясь не выдать облегчения. — Я буду надеяться, — продолжал Шазли, — что мои военачальники правы, и накажу им сражаться отважно и коварно в меру и превыше сил. Если же придет час, когда воевать станет невозможно, я положусь на тебя в том, чтобы вымолить наилучшие условия мира с Ункерлантом. Теперь ты доволен?
— Весьма, ваше величество, — ответил Хадджадж. — Я же, со своей стороны, буду надеяться, что военачальники правы, я же — ошибаюсь. Я не столь дерзок, чтобы полагать себя непогрешимым. Если ункерлантцы наделают достаточно ошибок, победа еще может прийти к нам.
— Да будет так, — заключил царь Шазли и легонько хлопнул в ладоши.
Согласно дворцовому этикету Зувейзы это значило, что аудиенция окончена. Хадджадж поднялся, откланялся и покинул дворец. Только убедившись, что его никто не слышит, он позволил себе сделать глубокий вздох. Царь не потерял к нему веры. В опале старик становился ничем — верней сказать, ничем более отставного дипломата, каким только что обрисовал себя. Он покачал головой. Ну кого еще найдет царь Шазли, чтобы мог так складно врать за целую державу?
Одной из привилегий министерского посла была служебная коляска. Ею Хадджадж сейчас и воспользовался.
— Отвези меня домой, будь любезен, — попросил он кучера. Тот почтительно приподнял широкополую шляпу.
Дом Хадджаджа стоял на склоне холма, чтобы было уловимо малейшее дуновение прохладного ветерка. Прохладный ветерок в Бише был острым дефицитом, но по осени и весной порой задувал. Как большинство зданий в столице, обиталище министра было выстроено из золотистого песчаника. Раскиданные в обширном саду пристройки к нему занимали значительную часть склона. Большинство растений вокруг происходили из самой Зувейзы и хорошо переносили засуху.
Домоправитель поклонился переступившему порог Хадджаджу. Тевфик служил семье министра дольше, чем сам Хадджадж жил на свете; ему было уже хорошо за восемьдесят. Время согнуло его спину, покрыло морщинами лицо и покорежило суставы, но оставило в неприкосновенности речь и рассудок.
— Все еще ликуют, словно бешеные, а, мальчик мой? — прохрипел он.
Тевфик единственный на белом свете называл Хадджаджа «мой мальчик».
— Само собой, — ответил министр. — В конце концов, мы одержали победу.
Тевфик хмыкнул.
— Это ненадолго. Все быстро проходит. — Если что и оспаривало его слова, так само существование Тевфика. — Значит, госпожу Колтхаум навестить захотите.
Это не был вопрос. Тевфику не было нужды задавать вопросы. Он и так знал своего хозяина.
Хадджадж действительно кивнул.
— Да, — ответил он и последовал за домоправителем.
Колтхаум была его первой женой и единственным человеком на белом свете, кто знал Хадджаджа лучше, чем Тевфик. Хассилу он взял в жены двадцать лет спустя, чтобы скрепить межклановый договор. Лаллу — недавно, ради развлечения, и очень скоро придется решать, не слишком ли дорого обходятся ее милые выходки.
Однако сейчас — Колтхаум. Когда Хадджадж вслед за Тевфиком вошел в комнату, та учила вышиванию одну из дочерей Хассилы.
— Беги, Джамиля, — проговорила она, едва взглянув на супруга. — Как делается этот шов, я тебе покажу в другой раз. А сейчас нам с твоим отцом надо поговорить. Тевфик…
— Я немедля распоряжусь насчет угощения, — заверил ее домоправитель.
— Спасибо, Тевфик.
Колтхаум и в юности не была красива, а с годами набрала вес. Но мужчины оборачивались на ее голос и не отводили от нее взгляда, потому что Колтхаум очень внимательно слушала их.
— Все не так радужно, как расписывают по кристаллу? — уточнила она, стоило Тевфику выйти.
— А что, бывает настолько радужно, как расписывают? — раздраженно бросил Хадджадж, на что его супруга только рассмеялась. — Но ты не одна так думаешь. Можешь считать, что у тебя появились единомышленники во дворце.
Он пересказал ей свою беседу с царем Шазли, включая и свое предложение; в разговоре с женой предписанного обычаем чаепития с печеньем и вином можно было не дожидаться.
— Хорошо еще, что он тебя не поймал на слове! — возмутилась Колтхаум. — И чем бы ты занялся — весь день путался бы под ногами? А нам что делать, когда ты целыми днями болтаешься по дому?
