Упав всего два раза и полностью изгваздавшись в… Я не хочу даже думать в чём, я наконец-то достигла дна зала. Видимо летучая тварь, унесшая меня на завтрак своим птенчикам, использовала верхушку мертвого сталагмита для своего гнезда. Довольно логично с ее стороны, ведь кто знает что ползает или передвигается каким либо другим способом по полу этих коридоров. Лично я не хочу ни то что знать, но и видеть и нюхать. С последним кстати было плохо — освободить ноздри конечно удалось, но единственное что полностью занимало первое чувство (коим как известно из старинных медицинских трактатов является обоняние) — непередаваемая вонь от покрывающей меня слизи.
— Гррр гра дарак! — эхо принесшее отголосок вырвавшегося из меня ругательства еще раз подтвердило подмеченное несчетным поколениями разумных правило — выражения и слова кобольдьего практически не отражаются эхом. А если уж отражаются, то все равно разобрать кроме рычания практически ничего невозможно.
Кое-как попытавшись почиститься и бросив через минуту эту невыполнимую задачу, попыталась осмотреться куда же забросила меня судьба и в какую хоть сторону идти. С учетом полной потери мной ориентации и самое главное полной непредсказуемости полета той летающей твари идти в принципе можно в любую сторону, так как с равной долей вероятности любой из трех обнаруженных в слабом красноватом свете ночного видения выходов мог привести меня либо к каравану, либо к выходу или что скорее всего к какому-нибудь крайне голодному жителю этих подземелий. Но уж что точно я не собиралась делать так это сидеть на одном месте…
— Гррр! — сдирая остатки того что еще несколько часов назад было походным костюмом, я протиснулась еще на несколько пядей вперед. — Теперь я точно знаю, что такое пещерный шкуродер. И что бы я еще раз полезла в эти рырговы пещеры! — просунув руку еще немного вперед и зацепившись когтями за такой удобный наплыв, я напрягла мышцы рывком протискиваясь вперед и одновременно выдыхая для уменьшения объема грудной клетки. — Правильно говорила мадам Жюли, о том что приличной девушке нечего делать в этих… — тут какой то уж особо острый кусочек скалы буквально по моему хребту, задевая чуть ли не каждую косточку — Шсшшс!!! Грымовых подземельях!
— Ииии!!!! — позорный визг, никак не вяжущийся с недавними ругательствами и рычанием вырвался из измученного и пересушенного горла в тот самый момент когда с последним рывком мое тело все же выскользнуло из узкой расщелины в которую меня по прошествии пары тройки часов привел выбранный проход и со всего размаху упало в наполненное ледяной водой озерцо.
Вода — благословенная жидкость дарующая жизнь всему сущему. Текущая с небес и струящаяся в темных невидящих света подземных глубинах. Вода… оставляющая дорожки на обращенном куда то вдаль лице… это лишь вода. И вздрагивающие плечи, сгорбленные под грузом случившегося, всего того что подобно горной лавине обрушилось на меня — это просто судороги от холода. Того холода что проник в мое сердце и сковал мою душу… Холода по сравнению с которым струи омывающей меня влаги кажутся огненными, принося отдохновение и покой.
Коридоры темного камня, напоенные тишиной и безмолвием с изумлением вслушивались в звуки, в песню расколотой души, изувеченной зазубренными когтями окружающего мира. Плач… как много и так мало как оказалось может передать живое существо этими фактически неуправляемыми эмоциями. Ведь можно подделать все — страсть, гнев, ослепляющую ярость… но рыдание, слезы души, выступившие на поверхность, сдерживаемые до поры кандалами приличий и воли подделать невозможно…
Мольбы и стенания оставим религиозным дурочкам, несущим последнее в храмы. Тихое молчание — запуганным домашним клушам, не смеющим сказать даже слова. Тщательно отрепетированную слезинку и вскинутые руки — уставшим от мужей вдовам.
А мне же… оставьте мне горечь истекающей яростью и истерзанной потерей души… и даже эхо пусть будет не в состоянии повторить тот полувой-полустон вырывающийся из моего горла. Те самые слезы слаще которых и горче нет на свете. Слезы потери, которые я несла в душе и так и не решилась до сих пор отпустить на волю.
Мист! Да будь проклят ты и весь твой род! Ты отнял у меня все, все что мог и еще чуть-чуть! Ты отнял у меня отца и первые слезы. Украл и не оставил ничего кроме ярости, алой и сладкой ярости, захватившей меня целиком. И только сейчас, где-то в глубине подземных коридоров, в одиночестве каменной пустоты скорлупа покрывающая мою душу дала трещину. Больше не нужно было стальными обручами воли держать чувства, улыбаться и не показывать виду перед окружающими. Скрываться за броней разума. Как больно… как же это больно — потерять единственного близкого человека. Я ведь помню… проклятый палач память ударами горьких клинков взрезает благословенный туман забвения. Улыбку и недовольное бурчание. И тяжесть рук, покрытых мозолями и химическими ожогами, огрубевших от огня горна — самых мягких и нежных рук на свете…
Так вот ты какое — горе. Здравствуй гостья — так уж получилось, что наша встреча произошла именно тут, а я похожа на нерадивую хозяйку бросившей одну из своих гостий и увлекшуюся ее подругами — фурией яростью, тихоней болью, кокеткой ненавистью. И только ты — как и подобает хорошей гостье, покорно и степенно ожидала своей очереди… Ведь ты никогда не спешишь. Поступь твоя разрушает города и страны, стирает в пыль чувства… Вуаль твоих одежд затеняет солнце и укутывает цветы серой пеленой. Прости меня… прости меня горе. Теперь я твоя…
— Кажется, теперь понимаю, почему вся нечисть, включая вампиров, не любит текучей воды, — пожаловалась я подземелью, когда все-таки выбралась из подземной лужи-переростка. Слизь, к счастью, повторить сей эпический подвиг не смогла, отправившись на дно. К ней, правда, едва не присоединился мой кинжал, который на самом деле вполне себе хоббитский зачарованный меч, но в последний момент пальцы все же смогли цапнуть кончик лезвия, которое во время вынужденного нырка почти выпало из ножен самым нахальным образом. Как не обрезалась, не понимаю. Не везет мне что-то с оружием последнее время. Сначала Амели конфисковали, теперь вот дерринджер пропал, неведомо куда. Поиски вокруг сталагмита результатов не дали, наверно он застрял в какой-нибудь щели и успел остыть, став не заметным тепловому зрению. Которое, как истинный джентльмен только теперь обратило мое внимание, на некоторый беспорядок творящийся с платьем молодой леди. Хорошее выражение беспорядок… Хихикс! Очень хорошее! Если можно так конечно назвать остатки охотничьего костюма непонятного серо-черного оттенка пещерной пыли и влажной грязи, пестрящие разнообразными и от этого не менее нескромными дырами из которых как будто в насмешку выглядывает тончайшее кружево белоснежного эльфийского белья, заклятого на чистоту. Спасибо Лаэле и несчетным поколениям изнеженных эльфиек, додумавшихся и доведших до совершенства вплетаемые в белье глифы, защищающие ажурные трусики от любой грязи. Конечно дорогое, очень дорогое и не только из-за шелка призрачных пауков и так необходимое любой девушке в некоторые дни. Но стоящее до последнего медяка своей цены. Так что если среди этих наполненных монстрами коридоров и существует вероятность встретить «заслуживающего уважение джентльмена приятной наружности и обязательно неженатого» это если пользоваться классификацией мадам Жюли, то я вполне могу произвести на него непередаваемое впечатление хотя бы чистотой белья, что по непререкаемому мнению директрисы пансионата является главным для благородной барышни. Мнение Хильды по поводу хорошего удара в лоб и кровати попрочнее, лучше не озвучивать, так как за исключением белья мой остальной внешний вид позволял обойтись даже без удара.
