Они плывут... куда-то.
Амарела попробовала сесть, под пальцами проминалась земля. Пол шатнулся. Рубашка отсырела и противно липла к телу. Натирал ремень.
Она повозилась, оперлась на руки, кое-как уселась, привалившись спиной к мешкам.
Темно. Тошно. Болят ребра, болит разбитое колено, вообще все болит, на губах и в носу запеклась сухая корка.
Такое ощущение, что череп треснул. Правый глаз видит хуже левого. Она поморгала.
Теперь, когда отхлынуло адреналиновое опьянение, тело дотошно выставило подробный счет со всеми повреждениями. Не оплатить, похоже.
Трт-трт-трт – мотор, пение воды и грубые голоса наверху.
Амарела прислонилась щекой к жесткому джуту мешка и безучастно прикрыла глаза. Мозг отказывался анализировать информацию.
Меня тошнит.
Снова пустота и темные разводы под крепко зажмуренными веками.
***
Трт-трт-трт. Она снова открыла глаза и бессмысленно таращилась в сияющую темноту. Шары светились мягким голубоватым светом, но не разгоняли тьму.
Глупо было бы помереть внутри набитой непонятной землей баржи, которую тянут вверх по Маржине. Глупо, но, видимо, ничего больше не остается.
Вспомнился принц Алисан – сияющий и надменный. Цветное окно. Дождь в Катандеране. Цветущие липы. Сеющийся туман на взлетной полосе.
Наверху, ближе к носовой части, что-то грохнуло и покатилось. Крепко выругался мужской голос. В небе, за ненадежной пеленой брезента, слышался постоянный, неумолимый грозный гул, высоко-высоко над ее пловучим склепом шли боевые машины короля Герейна.
Глупо. Глу-по.
Она попыталась подняться и поняла, что ноги не слушаются.
Наймарэ, нагой и страшный, в черной бугристой броне – приросшей к телу. Белый безгубый рот, белые волосы. Труп с перерезанным горлом лежит на письменном столе, запекшаяся щель раны, волосы, слипшиеся в толстые сосульки. Мальчишка с татуированным ртом.
Серебряные всплески волос, яростный кошачий взгляд, стремительные движения. Взмах – и профессор Флавен... да, какой он, к темным, профессор – летит в стену, ударяется спиной, всем телом.
Кто это был? Кто.
Я умираю.
У-ми-раю.
Против ожидания, она ничего не ощутила. Слабое сожаление, и только.
Плохая королева. Не справилась ни с чем.
Так говорят собачке, нагадившей в неположенном месте.
Плохая, фу.
Я умираю в каком-то деревянном гробу, наполненном землей. Никто и не найдет. Есть ли здесь крысы?
Неслышное движение в полумраке. Гул моторов в вышине, в крови, толкается в сердце.
Она проследила расплывающимся взглядом – кто-то маленький, стройный стоял рядом.
Белое смутное пятно лица, текущие смоляные реки волос, шелестящий шелк одежд.
Кто-то стоял рядом с ней, смотрел сверху вниз – рукой подать.
Не пахло от него ни человеком, ни сумеречным.
Амарела опустила глаза – на просыпавшейся земле стояли белые узорчатые башмачки, слабо придавив податливые комья. Подол длинного незнакомого одеяния казался тоньше паутины, глаже речной воды. Шелк, шелк – водопады шелка, струи темных прядей, глаза – как два черных зеркала.
– Странно...выглядишь, смерть, – она с трудом открыла рот, язык почти не слушался.
Смерть в белых одеждах спокойно рассматривала ее – пустое, отрешенное лицо, печальное, кажется.
Темно-темно, захрупало стекло под башмачком. Осколки опустевшего шара так и лежали рядом. Существо прошло мимо нее.
За белым подолом, в земле проступали какие-то белесые выпуклые веревки, змеились, как черви, поблескивали.
Амарела вздрогнула, прижимаясь к мешкам. В слабом свете шаров росли побеги, поднимались, теснясь к стеклу, оплетая ее сапоги, тыркаясь в порванную джутовую ткань – разнимали сложенные ладони семядолей, высовывали корни там, где оно прошло – и тут же увядали, бледные, бессмысленные. Резко пахло землей.
За бортом текла вода, пульсировала кровь в ушах. Катер тянул баржу с сагайской плодородной почвой вверх по Маржине. Рейна Амарела безучастно смотрела, как маленькие следочки проростают травой и листьями, картинка расплывалась и мутнела. Тяжелый гул самолетов заполнял весь мир. Через сорок пять минут на бухту Ла Бока упали первые бомбы.
Забрав королевское оружие, Анарен попрощался и ушел. Герейн покачал головой, глядя на закрывшуюся дверь. Впрочем, глупо предлагать охрану или сопровождение созданию, жившему в этом дворце за много столетий до нынешнего короля. Кроме охраны, гостей и придворных роскошная резиденция Лавенгов была щедро населена призраками, воспоминаниями и кошками. Испокон веков считалось, что серые, как серебро, хвостатые красавицы – фюльгьи ушедших предков. Никто никогда не трогал их и не притеснял. До тех пор, пока не началось Изгнание Лавенгов. Дворец сильно пострадал, часть сгорела, а кошек – кошек убивали десятками. Всем досталось – и царственным серым и простым домашним. Но сейчас – вряд ли кто-то заступит дорогу вернувшемуся из полночи принцу в его собственных владениях.
Он миновал прозрачный, как вода, занавес, почувствовав упругое сопротивление неведомой силы – словно сквозь быструю воду и идешь, только не намокаешь. В спальне обстановка была еще скуднее – двуспальная старинная кровать с каманами на резных столбиках, скучные черно-белые плитки, вытертые до вмятин и смазанных краев, белый ковер на полу и здоровенный вранов экран поперек комнаты, зеленоватое стекло которого по размерам соперничало с высоким окном.
Герейн подошел ближе, поднял руку, повел пальцами в воздухе – экран ожил, просиял . Черт его знает, как дролери делают это. Немыслимо. Проявилась картинка: огромное, многократно увеличенное лицо – темные провалы глаз, впадины под скулами, черным – волосы, неверное освещение превращает изображение в маску, только губы едва шевелятся.
Камера отъехала, лицо Врана уменьшилось, стала видна лаборатория – мягкие вспышки света, пульсирующая тьма, не имеющая источника – словно дышит кто-то огромный. Рядом с Враном – привычно элегантный День с непроницаемым лицом – неверное освещение стерло с его кожи золотистый оттенок, сделало иззелена бледным. Мораг, далеко, почти в тени, в излюбленной позе – скрестила руки, сжала челюсти, мрачно наклонила голову, черная грива мотается по плечам – были бы на спине шипы, сейчас поднимала и опускала бы их. Смотрит куда-то на другой экран, хмурит брови. Сель, даже не успевший переодеться после приема, замер у Врана за плечом, как насторожившийся лесной кот. Он кажется равнодушным и непричастным к происходящему, но напряжение чувствуется, вот-вот оно надавит на хрупкое стекло и картинка посыплется, распадаясь в мелкое крошево.
