– Что та… – заикнулся капитан. И тут началось. Из болота сбоку и спереди накатило не пойми что, секануло холодом и железом. Батурин пригнулся к холке, пробуя удержать давшего свечку коня. Знаменосец все с той же невозмутимостью достал пистоль и шарахнул в упор. Но даже выстрел оказался приглушенным, как в подушку. Сгусток тьмы качнулся назад и исчез. Капитан тоже исчез. Его конь вертелся и молотил воздух острыми копытами.
Туман сбился еще сильнее, и в нем творилось невообразимое. Бой шел спереди и сзади, но кого рубят и в кого стреляют, майор разобрать не мог. Словно эскадрон дрался с призраками. Что болото непроходимо, Кит знал достоверно. Разве что эти холерные крестьяне сидели под водой и дышали в тростинки, как пишут в авантюрных романах про кревов. Да нет, ерунда. Какое под водой, когда трясина кругом! Внезапно кто-то словно убрал завесу. Звуки накатили в полную мощь, во всем своем ужасном разнообразии. Было похоже, что проклятые инсургенты тем или иным способом все же исхитрились напасть на колонну отовсюду. С другой стороны, стали слышны команды, что спасало драгун от полного истребления, и Кит немедленно воспользовался этим.
– Кругом повзводно!! – заорал он, выматерив пропавшего капитана. – На место прежней стоянки!
Опомнившийся трубач что есть силы дунул в рожок. Остатки эскадрона покатились назад – в сосновый бор, где они совещались какие-то четверть часа назад. Словно подгоняя, стреляли сзади – может, инсургенты, а может, Шелепов. Вообще теперь было слышно все – в отличие от абсолютной глухоты перед началом боя.
Побитый эскадрон никто не преследовал.
– Пан Кулик!
– Тут! – донеслось из бели. Едва не сцепившись с обер-офицером стременами, Батурин осадил коня. Кулик, не сходя с седла, пробовал перевязать левой рукой кровоточащую правую. Кит помог ему затянуть бинты.
– Прикажите полусотне, чтоб поддержали авангард и отвели сюда, – обратился он. – А мы займем оборону.
Обер-офицер кивнул:
– Форменная мышеловка. Зейдлиц! Выведите Шелепова! Эскадрон!! Сабли наголо! Карабины отставить!!
И глубоко вздохнул:
– Сейчас свои будут возвращаться. Так не перестрелять их в этой мгле…
Между тем проклятый туман поднимался. Внезапно сгустившись, столь же внезапно он и развеялся. Вместе с туманом бой угас. Видимо, довольные результатом, инсургенты из болота не показывались. Из 170 кавалеристов на место сбора вышло три четверти, многие раненые и пешие. Капитан так и не появился. Батурин выругался про себя. Опять ему отдуваться. Еще сочтут, что нарочно завел драгун в засаду.
Больно потянуло в низу живота. Майор сполз по конскому крупу, кинул поводья подвернувшемуся солдатику и захромал подальше от людей с их проблемами, в лесную глушь. Залез в кусты – чтобы бесшумно не подкрался ни конный, ни пеший – и там испытал неизмеримое облегчение. Да так и застыл с расстегнутой ширинкой под насмешливое хмыканье.
Соображай, Кит, думай, уговаривал он себя. Неоткуда было взяться всадникам. Деревья стоят тесно – конь и без ноши застрянет. И шипастые плети ежевики с набухшими почками курчавятся в рост. Батурин на своих-то двоих через них продрался едва-едва. Так нет же, сидят на бурых высоченных фризах в двух шагах от него, скалятся, бл… морды. Повевает конским потом, взрытой землей и кожей амуниции. Скосившись, Никита едва не уронил штаны. Первого всадника, рыжеватого, стройного, в старинном княжьем уборе, он прежде не видел. Зато второй…
– Э-э, па-ан майор, – с укоризной сказал тот. – Вы что, дьявол?
Батурин моргнул.
Незнакомый же хмыкнул снова, отвечая на слова Стаха – то ли чудом воскрешенного, то ли призрака – хотя какие призраки с утра? И кони не боятся! Никите захотелось протереть глаза: славные верховые – злятся, взрывают землю подковами, храпят, падает с удил пена, но сквозь корпулентные тела смутно просвечивают кусты и деревья…
– Да откуда ему? Так вот, пан, слушайте и между тем одевайтесь. Всякому примерному христианину известно, что дьявол, сиречь Люцифер, был низвергнут с неба. Упал он где-то в наших местах, то ли чуть южнее, неважно. Только вот во время падения свалился в кусты ежевики. Ай-яй, мундирчик-то порвали…
Батурин судорожно оглянулся на собственный рукав.
– Вот и с нечистым то ж самое. Крылья ободрал, и морду, и…
– Остальное, – издевательски дополнил Стах.
Киту даже не страшно было видеть его ожившим, как приспичило заглянуть за спину: торчат ли там еще крестьянские вилы.
– Обозлился, – меж тем вел парень в княжьем уборе, – нечистый жутко. А естество того же самого требует, – он покосился на Батуринские штаны. – Вот и справил на ежевику свои дела. С тех пор на ней такие ягоды черные, потому как…
– Божья роса! – буркнул Стах. Рыжий покосился на него даже как бы с неодобрением.
– Вы спрашивайте, пан майор, спрашивайте – вижу ж: глазки бегают – откуда мы здесь, да по какой надобности, да как сквозь чащу продрались…
Кит опустил голову. Стреляли б – так уж сразу. Стерве Ташиньке все имущество достанется. Он закрыл лицо ладонями. Пробовал молиться, но в голову все лезла байка о дьяволе и ежевике.
– Ну? – Стах грубо оборвал тишину.
– Нет, – сказал с насмешкой рыжий. – Жалко. Родственники как никак. Ведрич, Александр Андреевич, – стянув шапку, представился он.
Кит от неожиданности открыл глаза и рот.
– Моя любка, – сощурился Александр, – евойной родная сестра. Поженись мы с ней – кем бы он мне приходился?
– Рогоносцем.
Рыжеватый со смехом откинулся в седле. Вот странно, мелькнуло у Батурина, не боится, что прибегут на звук. Или – их он один слышит? В голове помутилось после боя от усталости?
Князь точно мысли прочел:
– Вы не сумасшедший, пан майор. Не совсем, по крайней мере. Просто мы, как бы это, не совсем… А впрочем, не ваше дело.
– Так он… он, – Никита Михайлович по-простому, пальцем, ткнул в Стаха.
– Покойник, – полные губы Ведрича растянулись в недоброй усмешке. – Но это неважно. Так вот, по-родственному. Кем мне вы были бы, женись на Юльке?
– Что?
– Зятем, – опять вмешался Стах.
– Сов… свояком.
Рыжий устало потер переносицу.
– Так стрелять? – Стах погладил старинную, с перламутром на прикладе ручницу, лежащую поперек седла. Почему-то в критических ситуациях подробности четко видятся и насмерть врезаются в память. Точно это единственное, что можно унести с собой на тот свет. Батурин начал, наконец, молиться.
– Нет, Сташе, – повторил князь раздумчиво, – он нам живой полезнее будет. Проводи его до Вильни. А у меня еще дела тут есть.
Лейтава, Приставяны, 1831, апрель
Гайли спала, как спят очень усталые люди: упав там, где сморил их сон. Не обращая внимания на перепачканную одежду. На то, что, отекая сыростью, холодит тело замшелый колодезный сруб, к которому она привалилась. Вздрагивая, то вытягивая ноги, то поджимая их к груди, точно защищаясь. Сверху сперва неуверенно, а потом все сильнее пригревало солнце. Превращая грязь на одежде в жесткую корку. Заставляя Гайли жмуриться, морщить нос и вскидывать брови, но так и не сумев разбудить. Сквозь сон доносились до гонца скрип очепа, шлепанье ладоней по гладкой жердине, быстрый перестук пустого ведра о бревна сруба, плюх воды в глубине, частая капель сквозь рассохшиеся клепки вздернутого наверх ведра. Шум переливаемой воды. Кто-то наполнял ведро за ведром и бегом уносил: земля подпрыгивала под торопливыми шагами, хрустела трава, шуршали камешки. Воду таскали споро и молча. И даже сквозь сон мучило Гайли любопытство – на что ее столько: полк поить?
