Посмотрим на мир глазами Магайона. Он ведь не повесился на воротах своего особняка, не нырнул в канал, не напичкал себя ядом, то бишь не совершил презираемого всеми поступка самоубийства. О чем это может свидетельствовать? Герцог не станет нарушать традиции общества без веской причины. И о назначенной дуэли он вcпомнил именно поэтому: вот хороший шанс проститься с жизнью, соблюдая писаные и неписаные законы чести. Но человек, возводящий на престол подобные идеалы, должен верить и в кое-что иное. Кое-что, растворенное в воздухе мира и одновременно парящее над ним.
— Я даю вам шанс умереть с чистой совестью, дуве. Не думаю, что, вынудив или подкупив убийцу, вам удастся предстать перед Серой Госпожой в лучшем свете.
Взгляд герцога замер, столкнувшись с моим.
— Да, я знаю, о чем говорю. Еще как знаю! Я заглядывал в ее ласковые очи и дышал чистейшей свежестью ее умиротворяющего дыханья. Она щедра на прощение, это правда, но заставлять юную и бесконечно занятую даму взвешивать на хрупких ладонях лишнюю горсть грехов… Мужчины так не поступают. Не правда ли?
— Может быть, вы и правы.
Не знаю, что он смог прочитать в моих глазах. Не знаю, что я сам смог выразить взглядом. Неважно. Мгновения безмолвной беседы прошли, и Магайон принял решение:
— Я расскажу, как вы того и хотели. Настолько честно, насколько получится. К сожалению, вас не было на допросах…
— Мое дело маленькое, дуве. До вынесения приговоров таких, как я, не допускают.
Герцог усмехнулся:
— Скорее всего, зря. Но пусть это остается на их совести… Насколько мне стало известно, именно вы обратили внимание на мои изменения. Как вам удалось это сделать?
— Я видел вас раньше. Видел, как вы поступаете… в разных обстоятельствах. Видел и запоминал. Не нарочно, не думайте! Просто, что бы вы ни делали, ваши поступки врезаются в память.
Он рассеянно кивнул, принимая мои объяснения. Значит, я опять попал в цель: Магайоном восхищались многие. Друзья, враги и просто случайные свидетели деяний его светлости не могли не попадать под властное очарование человека, осознающего свою силу и никогда не злоупотребляющего ей.
— Что ж, вы спасли меня. Но вы же меня и убили.
— О чем вы говорите?
— Я предпочел бы верить, что влюблен в ту женщину, а не околдован. Хотя мне и самому было больно чувствовать давно забытый юношеский пыл, лучше бы все объяснилось стариковским капризом, а не… Посягательством на мою душу.
К сожалению, иллюзии обязательно должны были развеяться вместе с чарами приворота. Могу представить, сколько страданий причинило прозрение, но разве существовал иной путь пресечения злодейства? К тому же…
— Женщина сама была жертвой.
— Знаю. По счастью, это убедительно доказали, иначе ее ожидала бы скорая казнь. А вот тот, кто заслуживал наказания, успел убежать в Серые Пределы, сохранив свою тайну.
Он с таким бесстрастным сожалением говорит об этом, что… Не могу не спросить:
— И вам ни минуты не хотелось узнать, кто и почему замыслил тот приворот? Не хотелось разыскать злодея и покарать его?
— Меня занимали совсем другие вещи.
Герцог расстегнул пряжку, позволил плащу сползти на траву и отправил следом глухо звякнувший кошель с монетами.
— Не знаю, поймете ли вы… У меня было двое детей. Еще до прошлой зимы. Два сына, взрослых, сильных, решительных. Между ними было очень трудно сделать выбор, и я… Не выбирал. Предоставил событиям полную свободу. Мне казалось, что мальчики решат между собой, кто из них достойнее наследовать титул. Они и решили. — Тут Магайон то ли хмыкнул, то ли кашлянул. — Младший потерял терпение раньше, за что и поплатился жизнью. Я никого не обвиняю и ни о чем не жалею, все-таки дело прошлое, но то, что случилось сейчас, доказало одну простую вещь… У меня больше нет времени ждать, полагаясь на судьбу.
В чем-то он прав, и споры неуместны. Даже в жизни драконов бывают часы, когда нужно торопиться изо всех сил, пусть и в ущерб самому себе.
— Вам всего лишь одурманили разум, но теперь все закончилось. И вы наверняка нужны своему сыну как никогда раньше.
— О, какие верные слова! Вы правы. Я нужен Льюсу. Я, его отец, а не кукла, послушная чужим рукам.
Последние слова резанули слух зазубренным лезвием истины, и все же я повторил свой вопрос:
— Так почему же вы хотите умереть?
Герцог перевел взгляд на теряющуюся между кустами тропинку.
— Потому что, как вы и сказали, все закончилось. Время неумолимо истекает. Того и гляди, объявится Борг, а при нем пооткровенничать уже не удастся.
— Вашу плоть избавили от яда, как мне сказали.
— Плоть… Да, меня чистили, едва ли не выворачивая наизнанку, вот только… — Глаза Магайона вновь смотрели на меня, ввалившиеся и болезненно блестящие. — Яд проник гораздо дальше. Туда, откуда его не выгнать. В мою душу.
Это невозможно. Ему всего лишь нужно отдохнуть, провести несколько дней или недель в покое, в обществе сына, где-нибудь в укромном зеленом уголке, слушая бег реки и шепот ветра в кронах. Он устал, только и всего, а усталое сознание способно порождать самые жуткие кошмары наяву.
Наверное.
Хочется верить, но не получается.
— Вы можете говорить яснее?
Голова герцога качнулась, обозначая кивок.
— Я все еще люблю ее.
— Но разве это беда? Любите!
— Я виделся с ней всего лишь один раз, уже после всех допросов и лечения. Всего один раз, всего пара минут… Она что-то робко произнесла, должно быть, просила прощения, но я даже не расслышал слов. Ее голос. У меня закружилась голова. Я слушал его и не мог в эти мгновения думать ни о чем другом. Словно кровь побежала быстрее и сердце пустилось в пляс… А когда последние звуки стихли, мне стала понятна горькая правда: ради того, чтобы слышать этот голос снова и снова, я пожертвую чем угодно.
Остаточные явления? Но как же так… Неужели в его плоти сохранилась хоть капля ворчанки?
Магайон выровнял сбившееся дыхание и хрипло спросил:
— Вы когда-нибудь попадали под власть другого человека? Под полную и безграничную власть?
— Признаться, не помню подобного.
— Значит, вам не понять… И весь разговор был напрасен.
Он повернулся спиной, и я увидел темные пятна влаги на белом шелке рубашки. Разве сейчас жарко? Ничуть не бывало, мне даже хочется накинуть на плечи что-то потеплее полотняной куртки, потому что кожа чуть ли не звенит от холода. А герцог истекает потом… Он и вправду болен? Когда заговорил о женщине, стал чуть ли не задыхаться. От нахлынувших чувств? Сомневаюсь.
Что-то изменилось. Внутри. В глубине его тела. Но что? Могла ли невзрачная травка вдруг обрести силу менять по своему произволу человеческую плоть? Где найти ответ? Я ведь даже не могу сравнить Кружева, потому что не помню, какими они были прежде.
