«Что мы делаем? — думала в тишине Беллис. — Еще одну ночь просиживаем в этой идиотской маленькой комнате—трубе, причитаем вслух и про себя, о боги, о боги, потому что нам удалось лишь чуть—чуть приоткрыть завесу тайны, а там еще столько всякого дерьма, столько трудностей, с которыми нам не справиться. — Она готова была застонать от отчаяния. — Не хочу я больше размышлять о том, что делать дальше, — подумала она. — Я хочу уже сделать наконец что—нибудь».
Она барабанила пальцами по книге — по книге, которую могли прочесть лишь немногие, включая ее.
Она разглядывала буквы загадочного языка, и мрачные подозрения закрадывались ей в душу. Она испытывала те же чувства, что и в ресторане, когда Иоганнес сказал ей: Любовники интересуются его книгами.
Постоянное тарахтение флотилии буксиров и других в тащивших город, стало привычным. Движение, пусть незаметное и не привлекающее внимания, продолжалось. Не было ни одного мгновения ни днем, ни ночью, когда Армада не продвинулась бы хоть на дюйм к югу. Усилия прикладывались громадные, а скорость оставалась мизерной, как у улитки.
Дни проходили в мучительном напряжении, но город двигался. Горожане сбросили теплые пальто и шерстяные штаны. Дни все еще были коротки, но без особой суеты и шума Армада переместилась в зону умеренного климата и продолжала движение в более теплые воды.
Растения Армады (посевы пшеницы и ячменя, луга на верхних палубах, полчища сорняков, осваивающие старый камень и металл) почувствовали перемену. Постоянно испытывая нехватку тепла, они извлекли пользу из неожиданной смены времени года и пошли в рост, выпустив почки. Над парками повисли запахи свежести, среди однообразной зелени стали появляться цветы.
С каждым днем все больше становилось птиц. Пиратские корабли проплывали над новыми, цветастыми рыбами теплых вод. Во множестве маленьких храмов Армады проводились службы, благословляющие эту нежданную, неправильную весну.
Флорин, увидев цепи, довольно быстро догадался об их назначении.
Подробностей он, конечно же, не знал, но запомнил то, что видел, хотя, поднимаясь на поверхность, пребывал в шоковом состоянии как от пережитого, так и от холода. Он оказался под одним из кораблей запретной зоны, внутри защитного магического колпака, и увиденное поначалу повергло его в недоумение. Но вскоре ему стало ясно, что перед ним звено цепи — звено длиной в пятьдесят футов. «Гранд—Ост» нависал над ним, как зловещее облако. Цепь была закреплена на его днище старинными болтами размером больше человеческого роста. За вековыми наростами на корпусе судна Флорин разглядел второе звено, соединенное с первым заподлицо с корпусом. Что там было дальше, он не видел — мешали водоросли и магическая защита.
Под городом висели огромные цепи. И, зная об этом, он быстро понял их назначение. С почти скорбным удивлением Флорин уразумел, что теперь ему известна тайна, которая словно постоянно витала за недомолвками во время разговоров на причалах. Источник беспокойства, двусмысленных подмигиваний, обмена понимающими взглядами — этот неназываемый план, определявший всю их деятельность.
«Мы собираемся поднять что—то из моря, — спокойно подумал он. — Какую—то тварь? Мы что, хотим посадить на цепь каких—нибудь морских змей, или кракена, или Джаббер знает кого? А потом? Сможет этот зверь тащить Армаду? Как морской змей тащит корабль—колесницу?»
«Что ж, пожалуй, так оно и есть», — подумал он без страха или неодобрения; размеры цепи, или что уж это было, наводили на него ужас.
«Почему они скрывают это от таких, как я? — подумал он. — Может, они мне не доверяют?»
Лишь через несколько дней после атаки динихтиса Флорин пришел в себя. Спал он плохо, часто просыпался в холодном поту. Он помнил ощущение, когда его пальцы наткнулись на вывороченные внутренности мертвого водолаза, и, хотя он прежде видел и касался мертвецов, в глазах этого застыл такой ужас, что увиденное и несколько дней спустя преследовало Флорина. Не мог он отделаться и от воспоминания о преследующей его костерыбе, неумолимой, как землетрясение.
Его товарищи относились к нему уважительно.
— Ты ведь не побоялся, Флорин, дружище, — говорили они ему.
Через два дня Флорин пошел опять к бассейну между Саргановыми водами и Джухром — поплавать и смягчить свою потрескавшуюся кожу. Температура поднялась, желающих искупаться прибавилось. Прочие обитатели пиратского города смотрели со стороны, дивясь искусству плавания, доступному лишь избранным.
Флорин видел брызги, поднимаемые неумелыми пловцами, видел рваную поверхность воды, которую они оставляют за собой, и испытывал беспокойство, когда пловцы ныряли и исчезали из виду, погружаясь на глубину. Он подошел к краю, изготовился к прыжку, и вдруг у него засосало под ложечкой.
Он боялся.
«Теперь уже слишком поздно, — подумал он, чувствуя, как накатывает истерика. — Слишком поздно, приятель! Ты переделан под это! Ты должен жить в воде, будь ты проклят, и назад пути нет!»
Он был испуган вдвойне — боялся и моря, и своего собственного страха, который грозил навсегда привязать его к суше, превратить его в урода из тех, что показывают в цирках, — наделенного жабрами и перепонками, но страдающего водобоязнью, урода с шелудивой кожей, мучительно пересыхающими жабрами, воспаленными щупальцами, который при этом отказывается приближаться к воде. Поэтому он пересилил себя, и морская вода смягчила его кожу, успокоила его.
Он с трудом заставил себя открыть глаза и посмотреть в рассеянную голубоватую мглу под собой, зная, что он может никогда больше не увидеть донных скал — лишь бесконечную бездну, в которой, вильнув хвостом, исчезают хищники.
Это было страшно трудно, но он поплыл, и ему стало лучше.
По настоянию Шекеля Анжевина позволила Флорину поколдовать над ее металлической начинкой. Она все еще чувствовала неловкость. Чтобы дать Флорину возможность работать, пришлось загасить котел, обездвижив ее. Анжевина пошла на это — впервые за многие годы. Она жила в постоянном страхе, что ее топка погаснет.
Флорин возился с котлом, как делал бы это с любым обычным двигателем: постукивал по трубкам, азартно работал гаечным ключом, но потом поднял взгляд и увидел, как побелели костяшки пальцев женщины, вцепившейся в руку Шекеля.
В последний раз в ее нутро вот так залезали, когда подвергали переделке. Флорин стал помягче орудовать своим инструментом.
