— Готово, малышка, — говорит Доррин, прикасаясь пальцами ко лбу девочки. — Если ты не будешь ни на что натыкаться, ручка скоро заживет,
Мерга вопросительно смотрит на Риллу, потом на Доррина.
— Четыре, может быть пять восьмидневок, — уточняет юноша.
— Ты обещал показать лошадку, — напоминает девочка.
— Покажи ей, — говорит Рилла, — а я тем временем расскажу Мерге, что надо делать.
— А можно еще хлебца? — просит Фриза.
— Сейчас принесу, — говорит Доррин и спешит на кухню. Как только он возвращается, девочка жадно хватает хлеб, а целитель осторожно, чтобы не задеть больное место, поднимает ее на руки.
— Через две восьмидневки приводи дочку ко мне, посмотреть, как заживает. И следи, чтобы рука ни обо что не ударилась и все такое... — слышит он за спиной наставления Риллы перед тем, как закрыть за собой дверь.
— Смотри, — говорит он Фризе, останавливаясь возле кобылы, которая, несмотря на горечь, все-таки обгрызла куст бузины. — Вот и Меривен.
— Славная, — лопочет девочка.
Утро стоит безветренное и ясное, а снег сверкает так ярко, что Доррин невольно щурится, вспоминая белые мостовые Фэрхэвена.
Меривен подставляет лоб, и Фриза гладит кобылу здоровой рукой.
— Ну, нам пора идти, — говорит Доррин, заметив, что девочка ежится от холода.
— До свиданья, лошадка.
Зайдя в дом, юноша плотно закрывает дверь и ставит Фризу на пол.
— У него есть всамделишная лошадка, черненькая, — сообщает она.
— Спасибо, великий, — говорит со слезами на глазах Мерга, кланяясь Доррину. — Нам надо домой.
Доррин смотрит на Риллу, но морщинистое лицо целительницы остается совершенно невозмутимым. Юноша открывает дверь и провожает взглядом мать с дочерью.
— Закрой дверь, Доррин. Нечего тут холод напускать.
— Чего ты ей наговорила?
— Сказала правду — что ты великий целитель. Молодой, но великий.
— Тьма, я всего лишь неплохой кузнец, а если и целитель, то недоучка.
— Послушай-ка, паренек! В твоих костях достаточно гармонии чтобы загнать любого Белого мага аж за Северный Океан. Я ведь видела, что ты сделал для девочки.
Доррин хмурится.
— Она вовсе не прищемила руку. Ее отец бил их обеих, и я хотел бы...
— Ты не можешь устраивать за людей их жизнь.
— Ты права. Я сделал что мог, но этого недостаточно.
— Иначе и быть не может. Ты делаешь в целительстве все, на что способен, однако одного лишь владения магией гармонии недостаточно, — говорит Рилла, окидывая Доррина с головы до ног взглядом удивительно ясных и молодых голубых глаз. — Скажи, достаточно ли иметь сильные руки, чтобы быть хорошим кузнецом?
— Нет.
— А может выращивание трав подсказать тебе, как их использовать? Тоже нет. Ты таков же, как и все Черные, но... — тут Рилла делает паузу. — Может, с тобой все не так плохо. Ты, по крайней мере, умеешь слушать людей, а в сочетании с твоими способностями это сулит многое. Возьмем сломанную кость, как у малютки Фризы. Чтобы она срослась, нужно соединить сломанные концы, но как ты поддерживаешь их вместе, чтобы не разошлись?
— Накладываю твердый лубок и чуток гармонизирую место стыка.
— Вот видишь. Я могу сделать первое, но для второго необходим Черный...
Ее фразу прерывает стук в дверь.
— Кто там? — спрашивает Рилла.
— Я, Верта... у меня эта проклятая бородавка.
— Заходи и скорее закрывай за собой дверь, — говорит целительница, ухмыляясь Доррину.
Тот ухмыляется в ответ. Бородавка — это, конечно, дело серьезное.
Ближе к полудню сине-зеленое небо остается ясным, но полное безветрие сменяется легким ветерком. Отвязав Меривен от куста бузины, Доррин вскакивает в седло и направляет кобылу в сторону Дью. В левой седельной суме у него лежат три образца игрушек — фургончик, мельница с ручным рычагом и миниатюрная лесопилка. Есть кое-что и в другой суме.
Теперь, когда дорога замерзла и затвердела, Меривен чувствует себя на ней увереннее, чем в слякоть. По пути она обгоняет груженные бочонками сани, которые с трудом тянут к городу два битюга.
За мостом через Вайль, уже в черте города, Доррин предоставляет Меривен возможность нести его с той скоростью, какую она сочтет нужной, а сам расстегивает верхнюю пуговицу куртки. На Отшельничьем холод в диковину, однако ему удалось-таки научиться с ним справляться.
Все четыре трубы «Пивной Кружки» дымят вовсю. Возле трактира мальчишка-конюх с трудом сгружает с фермерских саней кипу сена, а вот попрошайки на ее обычном месте не видно. Не иначе, как спугнула стужа.
Перед мелочной лавкой пусто, однако и у Виллума из трубы идет дым. Привязав Меривен и погладив ее по шее, Доррин перекидывает через плечо сумы, вынимает из держателя посох, поднимается по ступенькам и, открыв дверь, ныряет в приятное тепло.
— Чего надо? — спрашивает тощий приказчик, глядя сквозь Доррина.
— Я Доррин. У меня есть товар, который может заинтересовать Виллума.
— В конце зимы? Не смеши! Шел бы ты, приятель...
Доррин смотрит приказчику в глаза и цедит сквозь зубы:
— Я пришел не к тебе, а к Виллуму. Ступай и доложи.
— Да... я это... сейчас спрошу, — бормочет неожиданно побледневший приказчик и суетливо удаляется в заднюю комнату. Доррин хмурится, гадая, почему некоторые люди так недоброжелательны и почему так пугаются, стоит на них нажать. Если Виллуму эти игрушки не нужны, он их не купит, но взглянуть-то можно. Зачем создавать затруднения на пустом месте?
Купец, появившийся за прилавком из-за темно-зеленой бархатной занавески, держит в руках увесистую дубовую колотушку.
— Какого тебе!.. — сердито начинает он, но тут видит коричневую рубаху под курткой и темный посох в руках. Тон его смягчается: — А, ты ведь тот кузнец, который мастерит игрушки, верно?
— Я самый. Привез показать тебе кое-какие поделки.
— Все в порядке, Роальд, — говорит Виллум работнику. — А ты, приятель... тебя вроде Дортмундом кличут...
— Доррином.
— А ты, Доррин, не обессудь. Времена нынче трудные, грабители вконец обнаглели, вот и приходится держаться настороже. Тогдашнюю твою диковину хорошо приняли в Фенарде, но теперь... — он пожимает плечами. — Сомневаюсь, чтобы у многих нашлись лишние деньги.
— Вот и у меня их нет, — говорит Доррин, поставив сумы на прилавок и открывая левую. — Эти будут попроще.
Виллум осматривает игрушки, потом берет мельницу и заводит.
— Не могу не признать, работа хорошая. Но времена сейчас тяжелые.
— Понимаю. Это значит, тебе, должно быть, нелегко добывать для торговли всякие редкости.
