– Мало времени? – Глеб нахмурился. – Для чего?
– Для того, чтобы принять решение. Прощай, ходок.
Жрец накинул на голову капюшон, повернулся и шагнул за стену огня.
* * *
Открыв глаза, Лесана несколько секунд смотрела на Глеба таким взглядом, будто не узнавала его. Потом веки девушки дрогнули, и она еле слышно проронила:
– Первоход.
– Слава богу, ты очнулась! – Глеб улыбнулся. – Как ты себя чувствуешь, милая?
– Хорошо. Но… – Лесана приподняла голову с коленей ходока и огляделась. – Что случилось, Глеб? Куда подевались гончие смерти?
Глеб погладил ее ладонью по мягким волосам и ответил:
– Их больше нет. Ты их убила.
Лесана устремила взгляд на Глеба и тревожно проговорила:
– Но… я не помню, как это сделала, Первоход. Ты уверен, что гончие не вернутся за нами? Они ведь всегда возвращаются.
– На этот раз они не вернутся. Говорю это тебе со всей ответственностью.
Лесана задумчиво нахмурилась.
– Должно быть, я применила против них колдовство, – раздумчиво произнесла она. Потом прислушалась к себе и добавила: – Глеб, я больше не чувствую своего дара.
– Не беспокойся об этом, – сказал Глеб. – С тобой все будет хорошо. Но мы должны спешить, Лесана. Портал скоро закроется.
– Я… не понимаю.
Глеб наклонился и нежно поцеловал девушку в прохладный лоб, а затем стал говорить – быстро, негромко, взволнованно:
– У меня есть дом на берегу Эльсинского озера. Большой и светлый. А при доме – огромный сад. На ветвях там растут вкусные плоды. И там всегда тепло. В озере полно рыбы, в лесах – дичи. И люди там добрее, чем в Хлынском княжестве.
– Зачем ты мне все это рассказываешь, Глеб? – удивленно спросила травница.
– Я хочу, чтобы ты отправилась туда со мной, Лесана.
На лице девушки отобразилось недоумение.
– Здесь, в Иноземье, мой дом, – сказала она. – И здесь живет мой народ.
– У нас будет свой дом, Лесана. Ничем не хуже этого.
Он вновь провел ладонью по ее волосам и хотел поцеловать ее в губы, но девушка слегка отстранилась.
– Нет, Глеб, – произнесла она полным горечи голосом. – Я не могу. Я часть этого мира.
– Я знаю, Лесана. Знаю, что ты чувствуешь. Но это пройдет. Ты привыкнешь.
Она посмотрела ему в глаза полным нежности взглядом и медленно покачала головой:
– Я не смогу жить среди людей, Глеб. Я все время буду чувствовать себя чужой. Когда-нибудь я надоем тебе, и тогда у меня не останется ничего, кроме моей тоски.
За спиной у Глеба послышался легкий треск, словно кто-то разрывал ветхую ткань. Лесана взглянула туда, поднялась на ноги и взволнованно проговорила:
– Первоход, врата закрываются! Тебе пора!
– Идем со мной, – снова сказал Глеб, даже не посмотрев в сторону портала. – Прошу тебя, Лесана, пойдем со мной. У нас все получится. Клянусь тебе. Но… не оставляй меня одного.
– Нет, Глеб. Я не могу с тобой уйти. Я прошу, не нужно больше слов. Прости меня, Первоход! Прости меня!
Девушка подняла руки и легонько хлопнула в ладоши, а потом произнесла несколько слов на своем языке. В ту же секунду неумолимая сила потянула Глеба к порталу, и он заскользил по траве к серебристому облаку.
– Нет! – яростно крикнул Глеб и попытался ухватиться за траву. – Нет, я не хочу!
Ему удалось вцепиться пальцами в жесткий стебель какого-то цветка, но неведомая сила снова потянула его к порталу, стебель хрустнул, Глеб взмахнул руками, теряя равновесие, и в этот миг серебристо-голубое облако, ярко вспыхнув, с шумом втянуло Глеба в себя и поглотило его.
Неделя, прошедшая с тех пор, как светящееся облако исторгло из себя Глеба Первохода, а затем исчезло, не прошла для Рамона даром. Благодаря стараниям Хлопуши, заботящемся о нем, как наседка заботится о цыпленке, толмач окреп.
Глеб же, напротив, с каждым днем выглядел все хуже. Однако все понимали, что причина его страданий совсем не в телесной хвори. Большую часть времени Первоход просто лежал на лавке и глядел в потолок. Хлопуша, Рамон и Прошка, видя, в каком мрачном настроении пребывает их товарищ, предпочитали не приставать к нему с расспросами.
Однажды, когда Рамон и Глеб были в избе одни, Глеб встал с лавки и неторопливо прицепил ножны к перевязи. Затем повесил на пояс кинжал. Рамон тоже поднялся с лавки и осторожно спросил:
– Куда ты собрался, Первоход?
– Верну себе свою жизнь, – последовал угрюмый ответ. – А заодно и тебе – твою.
– Я… не понимаю.
Глеб повернулся к толмачу, задрал правый рукав и выставил перед собой руку.
– Видишь? – сухо и мрачно спросил он. – У меня на предплечье четыре шрама. А в Волховом лесу их было пять. Еще четыре испытания, и я покину ваш проклятый мир, чтобы никогда больше сюда не вернуться. Но для этого я должен действовать.
Рамон прищурил черные, бархатистые глаза и вдруг негромко проговорил:
– Ты хороший человек, Первоход. Но тебе не хватает веры.
– Веры? – В глазах Глеба мелькнуло удивление. – Ты сказал «веры»? Я не ослышался?
Рамон, не отвечая ему, поднял руки к шее и осторожно снял шнурок с маленьким серебряным крестиком. Потом подошел к Глебу и сказал:
– Наклони голову, друг. Прошу тебя.
Глеб, сам не зная почему, не стал спорить. Усмехнувшись, он слегка пригнул голову. Рамон повесил ему на шею крестик, после чего отошел на шаг, вгляделся в суровое, жесткое лицо ходока и убежденно произнес:
– Это должно помочь.
– Сомневаюсь, – хмуро проговорил Глеб. – Зря ты мне его дал, толмач. Не по адресу подарок.
– Это не подарок, – возразил Рамон. – Когда тебе станет легче, ты мне его вернешь. Если тебе так удобнее, отнесись к нему как к оберегу.
– Не вижу в этом никакого смысла, но… спасибо.
Глеб опустил рукав, повернулся к стене, снял с гвоздя плащ и накинул его на плечи.
– Молись за мою грешную душу, толмач, – сказал он. – Думаю, скоро ты услышишь про меня много страшных вещей.
– И я должен буду поверить тому, что услышу? – осторожно спросил Рамон.
Глеб глянул на него холодным, недобрым взглядом и отчеканил:
– Я бы на твоем месте поверил. Прощай!
Он развернулся и твердой, тяжелой поступью двинулся прочь из горницы.
– Отче наш, сущий на небесах… – беззвучно пробормотал ему вслед Рамон. – Помоги Первоходу в его нелегком деле. И будь милостив к его врагам. Должно быть, очень скоро все они предстанут пред Тобой.
В сенях громыхнула входная дверь, а затем все стихло. Рамон, прихрамывая, подошел к лавке, медленно опустился на нее и трижды осенил себя крестным знамением. На душе у него было неспокойно.
