— В яблочко. И это третья причина почему я беседую с вами. Видите ли, Бастель, с той поры каждые полгода семья Гебриз доносит свою кровь государю. Как вы понимаете, на предмет чистоты помыслов и отсутствия поползновений. Это повелось триста лет назад и высочайшего повеления об отмене пока не было. Поэтому подозревать меня в плетении интриг и далеко идущих планов, мне думается, бессмысленно. Я весь как на ладони. Последнюю «клемансину» отдал два месяца назад.
— Кому?
— Ну что вы! Неужели я доверюсь какому-либо курьеру? Я сдаю кровь сам, в хранилище гематологического университета. Правда, не знаю, как буду сдавать в следующий раз. Бастель, вы разберетесь с этим делом за четыре месяца?
Так, подумал я, холодея.
Гебризам, может быть, вовсе и не надо беречься. Если склянка с «пустой» кровью, по словам Йозефа, ходила в Ганаване, то ее владелец…
— Кто знает о регулярной сдаче? — спросил я.
Диего подобрался от моих слов.
— Кроме домашних, никто.
— Университетские?
— Профессор Стефан Ульфсон. Но за него я ручаюсь.
— Почему?
Гебриз посмотрел на меня с хитрецой.
— Догадайтесь.
— Он ваш кровник?
— Близко. Он мой брат, двоюродный.
— Лаборанты? Приближенные государя? Терст?
— Лаборанты — нет. Стефан все делает в одиночку, а потом запирает «клемансину» в хранилище, ящичек с секретом, заговорен, кровь просто так не выявить, даже если кому-то вдруг взбредет в неразумную голову пробежаться поисковыми жилками. Из приближенных государя о сдаче крови знает, наверное, только его секретарь, Хвостов Александр Горович, но тут тоже мимо — он точно кровник. А насчет вашего учителя решать уж придется вам. Еще вопросы? Ваше время выходит, Бастель.
Я кивнул.
— Хорошо. Почему семья Гебриз покинула Южный Удел?
Глаза Гебриза вспыхнули.
— Глубоко копаете, осторожнее.
— Что там произошло?
Диего передернул плечами, лицо его исказилось, отчетливо хрустнули шейные позвонки.
— Сударь, выйдите из кареты вон! — прошипел он.
Тонкие пальцы порывисто нажали на рычаг, дверца кареты распахнулась, в черное бархатное нутро хлынул свежий влажный воздух.
Дождь, пока я был без сознания, оказывается, кончился.
— Как знаете, — сказал я. — До свидания.
— Погодите, — остановил меня Гебриз, едва я сошел со ступеньки на землю.
Несколько секунд он глядел из кареты в пустоту над моим плечом.
— Я не знаю, — произнес он наконец. — Вы слышите, Бастель, я не знаю! И никто уже не считает Ассамею своей. Бешеный старик, — сказал он тише, — что-то знал об этом.
— Кто?
— Ритольди.
— Ритольди убит.
— И ночь с ним. Я не любил его. Как-то он сказал мне, что пока он сидит в министерстве, Ассамея не увидит ни одной военной кампании. И будто бы это тоже тянется от самого Волоера. Нам, Гебризам, как подачку, выделили часть Сибирского края…
Он скривился, затем лицо его выправилось, он буркнул: «Прощайте» и захлопнул дверцу.
— Вы бы это, в сторонку отошли, господин хороший, — сказал мне, забираясь на козлы, светловолосый мужичок со знакомой физиономией.
Еще двое молодцов запрыгнули на каретный задник.
Рисунок жилок у всех троих был одинаков — густое, красно-черное плетение. Все они были кровниками.
Я отступил.
— Бывайте, — проронил мужичок с козел, гикнул, свистнул, и запряженная цугом четверка с места взяла рысью.
По тропке я поднялся на холмик и встал там, наблюдая дом, распахнутое окно в комнату Майтуса, решетчатую ограду с узкой калиткой и двух постовых в мокрых накидках, вяло прохаживающихся по песку.
Легкий ветер прилепил рубашку к спине.
Мы, наверное, действительно вырождаемся, в ознобе подумалось мне вдруг. Что сделалось с «бешеным Грампом»? Что сделалось с мрачным и язвительно-ядовитым Гебризом? Что сделалось с государем?
Где их сила?
Раздавленный, растерявший куда-то всю свою твердость Ритольди плачется о внуке. Гебриз жалеет об Ассамее. Государь обморочно шепчет про кровь. Все прячутся, все в движении, все ищут спасения.
И это великие семьи, Ночь Падения и гуафр!
Может быть, подумал я, появление «пустой» крови — закономерный процесс? В смысле, исторически-закономерный? Достаточно червоточины, незаметного изъяна в империи, и механизм запущен. Растет слабость высоких фамилий и одновременно зреет сила, намеренная прийти на этой слабости к власти.
Не так ли было и при Волоере?
Я вздохнул и стал спускаться к дому. Что делать мне? Не юркнешь под камень маленькой бирюзовой ящеркой.
Жалко, я пока еще ничего не соображаю.
Нет, конечно, Кольваро — защитники. Понять бы от кого? И отец… Что он знал о «пустокровниках»? Почему вызвал меня письмом, зная, что его «немедленно» в лучшем случае уложится в неделю, а в худшем…
Возможно, он думал, как Гебризы, собрать всю чистую кровь в поместье, запереться и переждать. Надо бы расспросить дядю Мувена.
Но тогда отец что, поддался общей слабости?
А ведь он был специалист по южным землям. И карты собирал, и свитки, получается, пропущенные Волоером. Ах, как сейчас пригодилась бы его светлая голова!
— Господин Кольваро! Как вы это… незаметно, — выпучил глаза постовой, широкоплечий, рябой парень.
Я прикрыл за собой скрипучую калитку.
— Что ж вы, братцы? Вас кровью застят, а вы?
— Так мы не отходили никуда, — побледнел второй, будто в противовес первому — щуплый и гладколицый. — Оно, может, дождь?
— Дождь.
Я рассмотрел их простые, безыскусно-серые жилки и махнул рукой.
О чем Лопатин думает? Бутафория, а не пост. Людей запросто мимо выносят. Или здесь какой-то расчет?
Нет, благодати я Лопатину за такое напихаю.
Под взглядами постовых я пересек дорожки и прямиком по газону, через мокрые кусты направился к не по своей воле покинутому окну. Подпрыгнул, схватился за подоконник, подтянулся и залез внутрь.
— Браво, — раздался голос Терста.
Мое начальство сидело у постели, приложив ко лбу спящего кровника тыльную сторону ладони. Короткое пальто, шарф, лаковые туфли.
— Вы вернулись? — спросил я.
— А мы никуда не уезжали, — убирая руку, улыбнулся цехинский божок. — Очень недурно, кстати, сплетено. Кажется, вы сейчас общались с Диего Гебризом?
— Общался.
Наклонившись, я отряхнул штанины.
— Он очень сдал, не так ли?
— Это вы устроили нашу встречу?
— Способствовал, — наклонил бритую голову Терст. — Он рассказал вам о своей обязанности?
— Да, — я прихватил стул от туалетного столика в углу и сел напротив полковника. — Это снимает с него подозрения.
