И королю тоже было больно.
В лаборатории мэтра Истрана у большого зеркала выбивался из сил принц Мафей, пытаясь нащупать хоть небольшой просвет в сплошной черноте, окружавшей дворец. Почему-то проклятое зеркало работало у него только в пределах дворца и с настройкой на помещение, хотя он своими глазами видел, как мэтр делает это на любом расстоянии и с настройкой на конкретного человека, — значит, подобное возможно, просто у него почему-то не получается. Его высочество видел, как это делается, и даже понял принцип, но практически ничего не мог сделать, хоть плачь. И Мафей плакал, но все равно снова и снова пытался нащупать ту нематериальную нить, которая, как он понимал, должна связывать мага с объектом поиска. Пытался— и не мог. Может быть, потому, что всякий раз, когда он наблюдал за действиями наставника, тот искал либо ученика, либо воспитанника, и нить у него была ровная, широкая и белая. А у Мафея получалась синяя, тонкая, и обрывалась она, едва достигнув непробиваемой черноты за стенами дворца. Что это значит, понять было невозможно. То ли что ученик мага замахнулся на что-то недоступное ему по уровню, то ли что у него нет достаточной связи с объектом поиска, то ли что этого объекта и в самом деле нет в живых.
И думать об этом было больно.
В спальне Эльвиры, уткнувшись лицом в плечо хозяйки, тихо плакал принц Орландо, он же товарищ Пассионарио и так далее. Он так и не решился до сих пор показаться на базе, так ему было стыдно появиться на глаза Амарго. А еще ему было больно. Как и всем. И может, даже больнее, потому что, как говорят, эльфы чувствительнее, чем люди. И, как и у всех, у него тоже все время стоял перед глазами Кантор. Только не такой, как сейчас, а прежний, знаменитый маэстро, его наставник. Мастер яростно кричал что-то о презренных плагиаторах и с размаху опускал на спину нерадивого ученика пюпитр. Но по сравнению с тем, что чувствовал Пассионарио сейчас, это было как раз совсем не больно.
Ольга в это же время неторопливо топала по темной улице и размышляла о высказанных Жаком предположениях. И чем больше она размышляла, тем меньше ей все это нравилось. Как ни горько было это сознавать, в словах шута была изрядная доля правды. Очень даже могло случиться, что Диего действительно остался без телепорта и теперь добраться к ней не сможет никак. То есть совсем никак. Ведь в Голдиану его больше не пошлют, да и вообще никуда не пошлют, и вполне вероятно, что она его не увидит, как говорил Жак, до самой победы очередной революции. А то и вовсе никогда. Ведь победа эта предполагаемая не завтра и не через луну, если вообще когда-то состоится. Тянется же у них все это безобразие уже двадцать лет и еще столько же протянется, так что Кантор ее будет все эти годы помнить и ее одну любить и ждать? Смешно. Погрустит и забудет, дело житейское. Если еще не забыл. Мало их у него было? А вот она, сможет ли она его забыть так же легко? Его глаза под полуопущенными черными ресницами, то устало-печальные, то азартно-веселые, с такой же лихой чертовщинкой, как у барда с портрета, то пронзительно-мудрые, то безумные от страсти… Его улыбку, то мягко светящуюся тихой лаской, то искрящуюся отчаянным, разудалым весельем, то невеселую, перекошенную на одну сторону… Его безграничное понимание абсолютно всего и детский восторг перед чуждым и непривычным… Его манеру шутить с серьезной миной, трахаться где попало и давать парадоксальные советы… И просто, как с ним было здорово, с этим безбашенным мистралийцем… Разве можно это забыть?
«А если с ним все-таки что-то случилось?» — пробилась сквозь сладкие воспоминания болезненная мысль, сверлившая Ольгу уже который день. А если как раз сейчас и сбылось предсказание? И они все знают, а ей боятся сказать? Если Кантора все-таки замучили до смерти и он сейчас где-то валяется, как вон та дохлая кошка под забором…
Ольга попробовала себе представить его мертвым, и в памяти тут же всплыло изувеченное лицо ее «мертвого супруга» из кошмарного сна, отчего Ольгу пробрала дрожь. Нет, не надо, отчаянно заметались испуганные мысли, взвившись стаей всполошенных птиц. Пусть лучше он ее забудет, пусть бросит, но только останется жив!
Она шла, слушая сзади легкие шаги своих ненавязчивых охранников, молча глотала слезы и изо всех сил пыталась унять разыгравшееся воображение, живо рисовавшее ей любимого человека, измятой тряпкой лежащего в мусорной куче, как та самая дохлая кошка, мимо которой она прошла минуту назад.
Стоит ли говорить, что ей тоже было больно?
Сам Кантор в этот самый момент лежал, обессиленно припав лицом к влажной от росы траве, и в который раз ругался с внутренним голосом. Голос утверждал, что если он попытается снова встать, то умрет на месте. А Кантор, матерясь и проклиная все на свете, доказывал, что как раз наоборот, если он не встанет и не сядет на эту проклятую, тупую скотину, на которой и с седлом-то невозможно ехать, не то что без оного, и не поедет сию же минуту дальше, то вот тогда он точно умрет. Потому что его догонят.
Кантору тоже было больно. Но, разумеется, в другом совсем, более прямом смысле.
Жак прекрасно понимал, зачем он вдруг понадобился мэтру Альберто и о каком таком ценном приборе идет речь. Но все же идти было боязно. Королевский шут все утро колебался и уговаривал себя, что ничего страшного не случится, что не убьют его за этот сейф, тем более причина была уважительная, и что мэтр Альберто, он же дон Рауль, он же товарищ Амарго, не злодей какой, а нормальный мужик. Просто не может теперь сейф закрыть без посторонней помощи и хочет, наверное, убедиться, что информация не поползла по миру. Но все равно было боязно. И когда Жак переступал порог лаборатории, колени у него слегка дрожали.
— Ну что ты трясешься как припадочный? — устало вздохнул мэтр Альберто. — Не убью я тебя, не бойся. Заходи.
Мэтр выглядел очень старым и несчастным и сейчас действительно был больше похож на мирного алхимика, чем на отважного командира повстанцев и тем более полевого агента секретной спецслужбы.
— Здравствуйте, — неуверенно поздоровался Жак.
Он тут же перестал бояться и, напротив, проникся сочувствием к этому бедному пожилому человеку, которому и так приходится в трех местах вертеться, да еще и успевать воспитывать товарища принца, от которого надо наркотики в сейф прятать. Может, конечно, с этим почтенный мэтр и перебарщивает, как все наставники, но все равно делать из эльфа политика задача такая, что умом можно тронуться.
— Если уж ты что-то ломаешь, — обреченно продолжал несчастный Амарго, — хотя бы прибирай за собой, когда уходишь! Три дня сейф нараспашку и замки на дверях взломаны! А если бы сюда кто-то зашел?
