– Нижний путь? – вырвалось у меня.
– Не знаю, как ты его называешь, но таким путем ты возвращался из Греции. Путь через нижний мир. Там можно пройти, чтобы на земле тебя не увидели. Путь домой.
Она торжествовала. Я будто слышал, как кипит котел, как рвется из нее крик: «Мы с тобой, Мерлин! Какой силой мы стали бы! Твой опыт и мудрость, моя юность и сила: пара любовников, которая могла бы двигать горы, заставить леса стекать зелеными плащами».
Впрочем, торжествующий вид объяснялся еще и тем, что, сказав правду, она утаила часть ее и думала, что я не догадаюсь. Она снова дразнила меня, и теперь вполне открыто.
Друиды, ведомые духом фортуны, нашли дорогу к дому, но вышли на землю в Стране Призраков! Нелегко им пришлось, чтобы не сказать больше.
– Они вышли на поверхность в Ином Мире, – задумчиво проговорил я.
Девушка досадливо насупилась:
– Я этого не говорила! Почему ты так говоришь? Ты заглядывал в меня? А сам говорил мне никогда так не делать!
Меня удивила ее вспышка.
– Ты упомянула Иной Мир. Страна духов здесь рядом. Фортуна – неверный дух. С нее вполне станется сыграть такую шутку.
– Фортуна?
– Пусть будет Тукхе.
– Откуда ты знаешь? – взвизгнула она, сердито округлив глаза. – Ты заглядывал в меня!
– Это мог быть только Случай из земли греков. Стихийный дух. У греков таких было, насколько мне известно, пятеро, но только Тукхе путешествует по миру на плечах человека. Другие поджидают в пещерах, в лесах и тому подобное. Они раздают удачу, как здешние верховные вожди раздают ломти жареной вепревины.
– Нехотя.
– Ничего подобного. Наугад – пожалуй. Но порой и к месту.
– Слишком много ты знаешь.
– Я стар. И опытен. Твои же слова.
– Я никогда так не говорила! – горячо и справедливо возразила девица: я повторял не слова, но мысли, как я их понимал.
Однако она добавила:
– Хотя это правда. Ты слишком много знаешь. Для тебя уже не осталось ничего удивительного.
– Осталось. Ты меня удивила.
– Да, – хитро ухмыльнулась девица. – Потому что я стала не той, какой родилась. Да, я понимаю, почему ты так опасаешься меня.
– Твоя покровительница Миеликки не обрадуется, услышав, как легко ты открываешь свои родимые пятна.
– Родимые пятна?
– Свои тайны.
– А вот и не открываю. У тебя есть тайны от меня – и у меня будут от тебя.
– Еще одно родимое пятно. Ты словно юбки задираешь и показываешь мне все. Промолчи, Ниив. Бери пример с Манандуна. Мудрые держат глаза открытыми, а рот на замке.
– Эти пословицы старше холмов!
– Старше гор. А я не спорю с горами, когда ждет спешное дело.
– Так ты не хочешь знать, что здесь стряслось?
– Хочу. Очень хочу. Твое знание касается других, Ниив. Тебе бы лучше поискать защиты от самой себя, но раз уж ты не умеешь сдержать любопытства, нет смысла скрывать правду.
Она скрестила руки и, откинувшись назад, холодно взглянула на меня – обдумывала сказанное.
– А это – одно из твоих родимых пятен?
– Да, – солгал я. – Меньше берешь, меньше отдаешь.
– Ты считаешь меня наивной. По-твоему, я не умею думать.
– Я считаю тебя наивной. По-моему, ты еще только учишься думать. Медленно. Я считаю тебя опасной. Это тоже родимое пятно. Врожденное. А теперь, что с Мундой? Живо! Мне надо еще найти волка и отправиться на охоту, когда больше всего хочется сесть и спокойно поразмыслить.
Хотя Волчьи Головы преобразились в проворных зверей, ставших их федиши (избранными обличьями) после смерти, но им приходилось нести Мунду, плоть и алую кровь, белые кости и серый страх, так что двигались они не слишком быстро, хотя, конечно, быстрее псов, спущенных Уртой им вслед.
Я надеялся перехватить их прежде, чем они доберутся до Нантосвельты. По моему расчету, они должны были направиться к броду Промахнувшегося Копья – брод Последнего Прощания для них был закрыт. Третий брод в этой местности, пресловутый брод Щедрого Дара, также не пропустил бы тех, кого никак нельзя было назвать героями.
Я снова вызвал волка и, вооружившись полученными от Ниив сведениями, бежал в надежде освободить Мунду.
Я настиг их в лесу. Река была уже близко, но все же достаточно далеко, чтобы им пришлось остановиться и встретить погоню. Девочка забилась под сломанную дубовую ветвь. Волки скалились и рычали, широко расставив ноги, утвердившись бок о бок на дальнем краю полузаросшей поляны. Я с ходу бросил им вызов:
– Я должен был распознать вас сразу. Позор мне, что не сумел. Верните девочку. Урта перенес довольно потерь.
Они залаяли, засмеялись:
– Он послал нас в ледяную пустыню. Нет в наших сердцах прощения для него.
– Так мстите мужчине, не дочери.
– Есть ли лучшая месть для мужчины, чем похитить его дитя?
– Ваш путь домой был долог. Он должен был многому научить вас.
– Наш путь был долог, – ответил волк. – Он не привел нас домой.
Я готов был продолжать спор, но тут, к моему изумлению, Мунда нетерпеливо швырнула камнем в одного из волков. На один удар сердца мне подумалось, что она торопит меня бросить разговоры и подхватить ее. Но ее голос рассеял заблуждение.
– Живей! – выкрикнула она. – Отгоните его! Надо успеть за реку, пока отец не поймал нас. Скорей же!
Волчьи Головы чуть попятились, я же, потрясенный ее словами, подался вперед. Понятно, она не узнала меня. Ее взгляд видел обычного волка, увязавшегося за ее спутниками.
Один из них обратился ко мне:
– Маленький Сновидец хочет снова поиграть с ней. Ее брат не хотел играть. Он послал нас за ней, и девочка согласилась. Ей не будет вреда, ничего не случится с ней больше в жизни – в долгой-долгой жизни во дворце, построенном Маленьким Сновидцем.
И снова в его голосе прозвучала сухая насмешка.
В тот же миг один из Волчьих Голов прыгнул на меня, а второй воспользовался короткой схваткой, пока мы катались по траве, чтобы подхватить девочку. Она вскочила ему на спину, вцепилась в косматую густую шкуру, и они скрылись – только мелькнули развевающиеся золотые волосы.
Когда я оборачивался волком или иным зверем, я – тень в звериной шкуре. У меня были клыки, и когти, и сила, чтобы загрызть противника. Федиши растаял с его смертью: это был старший из друидов, как я и подозревал, и выражение заросшего бородой лица говорило, что он обрел покой. Тут же я увидел, что он прокусил мне сухожилие на руке. В горячке схватки я не почувствовал боли. Морда его выражала не покой, а торжество победителя.
