Это Егору хорошо — убил и не заметил, а ей каково?..
Правда, организм был мудрее мозга и долго истерить не захотел — наверное, решил поэкономить силы. Пришлось отлипнуть от брони и заглянуть в глаза своему терпеливому утешителю. Тот смотрел в ответ странно. То ли с грустью, то ли с тоской, но так хорошо запрятанной, что не сразу разглядишь.
— Что? — тихо спросила Настя. — Уже и пореветь нельзя?
Егор промолчал, продолжая смотреть все так же серьезно. Потом заправил за ухо выбившуюся из прически прядь и аккуратно, стараясь не оцарапать, провел горячими пальцами по щеке. Медленно, словно не доверяя своим ощущениям. Потом склонился ниже, уперся лбом в лоб и замер.
Настя тоже замерла, не желая спугнуть момент. Похоже, последние метаморфозы что-то опять сдвинули в физиологии вставшего, во всяком случае, он не пытался сжать ее сильнее или выкачать энергию. Просто стоял, как будто бы тоже устал. Причем куда сильнее, чем живая упокойница.
Настя осторожно подняла руку и скопировала движение — провела пальцами по щеке, готовая в любой момент шарахнуться в сторону — железные сдавливающие объятия в коттедже ох как хорошо запомнились. Но Егор не двигался — стоял тихо, точно живым был. Только что сердце не билось. Потом склонился, все так же медленно, легко коснулся Настиных губ, замер на мгновение, отодвинулся и выдохнул.
Обожгло и касание, и горячий воздух. Настя сжала пальцы чуть крепче, чтоб не сбежал — хотя не с ее силами удержать костяного короля, если тот захочет вырваться, — и медленно вернула прикосновение. И получила второй горячий выдох в награду.
А потом Егор отодвинулся, и получилось спросить:
— Зачем?
Егор на вопрос не ответил, сгреб с прилавка покупки, подхватил канистру с водой и буркнул:
— Тут больше никого нет. Выпей кофе. Съешь чего-нибудь. Я пока отнесу. Потом вернусь — приберемся.
— Ты его точно убил?
Егор посмотрел на Настю с удивлением, теперь уже раздраженно, и вышел за дверь.
Пришлось побыть послушной девочкой, хотя кофе так и норовил пойти обратно. Настя от нервов сыпанула в стакан разом три пакетика сахара и теперь давилась приторной бурдой, пытаясь одновременно прикинуть, сколько могут дать упокойнику за убийство человека с помощью третьей формы, и рассчитать, когда продавца-наркомана должны были сменить. В судах подобного прецедента еще не было — до такого простого и действенного способа устранять врагов пока никто не додумался. Впрочем, может и додумался, да воплощение подкачало.
Настю потряхивало, и стаканчик с кофе пришлось держать обеими руками. Она попыталась убедить себя, что ничего страшного не произошло, но даже мысль отдавала фальшью. Если раньше вокруг уходили в четвертую форму уже давно мертвые люди, то в смерти этого парня отчасти виновата она сама.
На двери дважды звякнул колокольчик: это Егор вошел и снова вышел — теперь уже с двумя канистрами.
Через стекло Настя наблюдала, как он, прежде чем отвернуть крышку, несколько раз промахивался: пальцы короля не были приспособлены для мелкой моторики. Она уже хотела выйти и помочь, но поняла, что в магазинчике изменился звук. Раньше звучали только холодильники, кофейный автомат и радио где-то в подсобке. Теперь к набору добавился мерный гудеж, тихий, но раздражающий. Такой странный — вроде и фоновый, но выделяющийся.
Настя заставила себя допить омерзительный кофе — потому что надо — и распаковала контейнер с сэндвичем.
С источником звука все было ясно: убитый продавец из первой формы пошел во вторую. Скоростной какой. Сейчас он окончательно поднимется — хорошо, если у него уйдет на это час или два, — а потом встанет в третью форму.
С ее седьмой категорией, да с недосыпом и на голодный желудок упокаивать мертвеца, в убийстве которого косвенно виновата, — не лучший сценарий. Тут после отпуска и с подстраховкой не факт, что получится такое провернуть.
Настя, давясь, прожевала сэндвич, вытащила из холодильника пакет с йогуртом и принялась за него. Еда оседала в желудке холодным комком.
— Я разбужу Луку, — Егор снова возник за спиной, теперь беззвучно, видимо, снял с двери колокольчик. — Этот козел быстро пойдет в выворот, я чувствую. Я отнес в машину воду, бензин и еду. Пойдем.
— Не надо Луку, — Настя вытерла рот, потом руки обтерла об штаны, выкинула стаканчики и обертки в мусорку. При всем кошмаре произошедшего удалось не наследить. Только тело и вмятина на витрине. — Еще немного — и нам придется везти Луку в больницу. Он не железный. Возраст. Сердце не выдержит. Пусть спит, нам еще вставших Павла искать. С ними я точно не справлюсь, а с этим... попробую. Вытащи его на улицу и придави чем-нибудь тяжелым.
— Лука справится лучше, — возразил Егор, но уже поднимая труп за шкирку.
Для упокоения тело пристроили в стороне, за мусорными баками и линией нестриженых кустов. Егор положил мертвецу на ноги один из бетонных бордюров, оставшихся, вероятно, с времен постройки заправки. Сам сел сверху и уставился выжидающе.
Подождал, пока Настя разложит составы, а потом предложил:
— Давай, я его раскатаю? Ну, так, чтоб собраться не смог. В тонкий слой. Или возьми из машины пистолет Луки — там стандартные печати. Все проще, чем так...
— Не нужно, я справлюсь, — прошептала Настя, сосредоточенно вычерчивая пентаграмму и про себя костеря свою низкую категорию. Хорошо высшим: достаточно всю сетку в голове представить — и готово. А тут возись, рисуй. — Пистолет — это шум, а в компании с тобой нам лишнего внимания не надо.
Словно в подтверждение ее слов с шоссе донесся звук проезжающего грузовика. Гул мотора приблизился, и на заправку въехала фура с прицепом. Встала неудачно — с того места, где прятались Настя и Егор, кабину оказалось не видно. Хлопнула дверь.
— Начинай, — поторопил Егор. — Если кто-то подойдет, я разберусь.
— Не надо разбираться. Просто напугай. Но не до смерти.
— Сбежит. Вызовет полицию.
— А если умрет — придется будить Луку, потому что второго я точно не осилю, — нашлась с аргументом Настя, шестым чувством понимая, что понятие морали для Егора сейчас — штука расплывчатая. Взывать к его милосердию бесполезно. Не убивать сейчас он может только потому, что на данный момент это рациональнее, чем убить.
Егор равнодушно пожал плечами.
— Смотри сама.
Настя выдохнула, заставила себя забыть про грузовик, водителя и приступила. Воображаемая сетка четко совместилась с начерченной, впитала энергию и закрепилась на покрышке как на якоре. Разговаривать с мертвым она не собиралась, так что подпитывающие вторую форму линии безжалостно убрала. И активировала печать. Сеть налилась энергией неохотно, точно рядом было нечто мешающее. Или некто. Например, Егор. Это ж сколько мощи у Луки, если он с таким магнитом за плечом на Рассохе упокаивать ухитрялся. Или опять во всем виновата Настина низкая квалификация?
Мертвец, вернее клиент, мысленно поправила себя Настя, печать принял и легко пошел во вторую форму. Втянул одежду даже вместе с металлическими молниями, но словно потратился на это сильно — разом исхудал.
Живот впал, как у голодающего, запястья и щиколотки стали тонкие, хрупкие. Зато неожиданно увеличилась нижняя челюсть и по-бульдожьи полезла вперед. Волосы исчезли вместе с одеждой. Веки тоже втянулись, открывая мутные классические бельма.
При желании можно было даже поговорить с ним, да только о чем? Извиниться за то, что убили? Или заставить его просить прощения за нападение? Глупо, бессмысленно, да и жестоко. Мертвый уже мертв и ни в чем не виноват. Память второй формы — это не личность и даже не ее отголосок. Это просто память.
— Сука, — проговорили тонкие губы. Болтать нижняя челюсть не мешала, наоборот, отклячилась, демонстрируя три ряда пластинчатых зубов.
Настя зацепила печать за вторую покрышку, подождала, пока наберет энергии, и схлопнула.
— Сука, — упрямо повторил клиент и попытался сесть.
Бетонный бордюр чуть приподнялся, но сил у покойника было мало — на то, чтобы скинуть с себя прижимающий вес, их не хватило. Клиент повел головой, точно осматриваясь, и выдал еще одно «сука», только уже полное скулежа и ярости: увидел или учуял Егора.
