Ей вспоминалась другая библиотека, бруклинская, и тот день, когда она вошла в лифт. С тех пор она все время падала, как будто ступила в пустую шахту, но сегодняшний день обещал приземление. Она уже и забыла, что это значит — быть своей, жить по ту же сторону зеркала, что и все остальные.
Дверь в Библиотеку Джулия уже как-то пробовала, но та не открылась, а взламывающие чары она применять не стала — надоело взламывать двери. Она постояла еще минуту, теребя свое легкое платье и следя за стрелкой часов в холле.
В урочный час дверь отворилась сама собой. Джулия опустила запрокинутую голову и вошла.
Все другие сидели за длинным столом. Для того, кто реставрировал ферму, Библиотека явно стала венцом трудов. Перекрытия всех трех этажей убрали, открыв стропила на высоте тридцати футов. В высокие узкие окна лазером било солнце. Книжные полки на стенах тянулись до самого верха, что было бы непрактично без дубовых висячих платформ, готовых поднять читателя на любую потребную ему высоту.
Когда Джулия вошла, все умолкли, и девять лиц обратились к ней. Перед некоторыми стояли пюпитры с заметками — прямо заседание правления, ООО «Гениопсих». Царап сидел во главе, на противоположном конце имелось одно свободное место.
Джулия робко отодвинула стул и села. Ишь уставились — можно подумать, это комиссия по условному освобождению. Ладно. Она их требования выполнила, теперь их черед. Карты на стол: выкладывайте свои и рыдайте.
— Так чем же мы тут занимаемся? — спросила она.
— А ты чего бы хотела? — Вопрос задал не Царап — Гаммиджи. Сама скажи, чуть не ответила Джулия, ты у нас экстрасенс. У Гаммиджи, сложенной как модель, высокой и тощей, лицо было слишком длинное и строгое, чтобы считаться красивым. Джулия затруднялась определить ее национальную принадлежность — не персиянка ли?
— Того, что следует по порядку. Что там у нас — уровень двести пятьдесят первый?
— С чего ты взяла, что есть такой уровень?
— Наверно, с того, что есть уровни с первого по двести пятидесятый, — сузила глаза Джулия.
— Но двести пятьдесят первого нет.
Джулия обвела взглядом Царапа, Фолстафа и Асмодею. Асмо утвердительно кивнула.
— Как же его может не быть?
— Да вот так, — сказал Царап. — Новые чары, конечно, можно разучивать, мы это все время делаем, но все строительные кубики ты уже получила. Остальное — это так, пермутации. После двести пятидесятого ты просто выходишь на магическое плато и перестраиваешь пары нуклеотидов в двойной спирали.
Джулия испытала чувство невесомости — не то чтобы неприятное, просто ее словно подрезали на лету. Вот, значит, как. Ошибка в программе, грозящая отключением всей системы.
— Так это все? И ничего больше нет?
— Ничего. Это потолок.
Ну что ж. С тем, что у нее есть, тоже многое можно сделать. У нее уже появились кое-какие идеи относительно экстремальных температур и экстремальных состояний материи. Плазма, конденсаты Бозе-Эйнштейна и прочее. С этим вроде никто еще не работал. Может, Царап даст ей денег на оборудование?
— Значит, вот чем вы здесь занимаетесь. Пермутациями.
— Нет. Не этим.
— Хотя и проделали чертову уйму пермутаций, — сказала Асмо и продолжила: — Убедившись, что прогресс представляет собой бесконечную серию пошаговых продвижений, мы стали думать, нет ли способа сломать этот цикл. Сделать кривую мощности нелинейной.
— Нелинейной, — медленно повторила Джулия. — Вы ищете что-то вроде магической сингулярности.
— Именно. — Асмо обратила чеширскую ухмылку к Царапу: что я, мол, тебе говорила? — Сингулярность. Радикальный прогресс, который переведет нас в лигу с экспоненциально увеличившейся энергией.
— Мы полагаем, что магия может больше, чем казалось нам до сих пор, — включился Царап. — Гораздо больше. Пока что мы играли по маленькой, но есть источники, прямиком ведущие к большим ставкам — если попасть в нужную энергосистему.
— Значит, вы ищете доступ в большую энергосистему.
Джулия повторяла за ними, пытаясь осмыслить, что это, собственно, означает. Магия может дать больше… Странно, но ей было легче, когда она думала, что это все и ничего больше нет.
Магическую науку, которую иной за всю жизнь не постигнет, она втиснула в последние четыре года, пренебрегая той своей частью, что не имела отношения к волшебству. Она не возражала бы наверстать упущенное, пожив на французской ферме в кругу близких друзей. Большие энергии могли бы и подождать, но друзья ждать не хотели, и Джулия соглашалась примкнуть к ним, потому что (это звучало так сентиментально, что она так не говорила даже себе самой)… потому что любила их. Другой семьи у нее больше не было. Итак, к новым далям, вперед и вверх.
— Да, это самое мы и делаем. — Царап закинул руки за голову — под мышками у него, несмотря на ранний час, проступили пятна от пота. — Если у тебя нет лучших идей.
Все смотрели на Джулию.
— Лучших нет, — сказала она. — Показывайте, что сделали на этот момент.
Я открываю карты — рыдайте.
Квентин, Джош и Элиот внесли Бенедикта по сходням. Смерть налила мальчишечье тело тяжестью, и носильщики спотыкались самым неподобающим образом. Стрела в горле, которую никто не осмелился вынуть, качалась туда-сюда.
Квентин принес из каюты одеяло и укрыл им сложенного на палубу Бенедикта. Бок пульсировал в такт с биением сердца, но Квентин только приветствовал боль.
Стрелу в конце концов извлек Бингл, отломив оперение. Пошел дождь; капли стучали по застывшему лицу Бенедикта, и юношу перенесли в лазарет, хотя никакой лекарь уже не помог бы ему.
— Снимаемся, — проронил Квентин, непонятно к кому обращаясь.
— Ночью-то? — сказал Элиот.
— Не хочу больше здесь оставаться. Ветер попутный — снимаемся.
Квентина не заботило, что официально здесь командует Элиот. Корабль принадлежал ему, и задерживаться на этом острове он не желал. Когда кому-то всаживают в горло стрелу, становится не до игр.
— А пленные? — спросил кто-то.
— Да кому они нужны, отпустите.
— А курс? — поинтересовался Элиот.
— Не знаю, просто хочу убраться отсюда! А ты?
Элиот признался, что тоже не прочь.
Мог ли Квентин лечь в теплую постель теперь, когда Бенедикта уже ничто не могло согреть? Да и к отплытию следовало готовиться. Квентин чуть ли не злился на Бенедикта за то, что тот взял и погиб — ведь как хорошо все было. Но делать нечего: чтобы герой победил, где-то на заднем плане должны пасть тысячи пехотинцев. Арифметика, как сказал тот мертвец в замке. Подбиваешь итог, и все.
