Это вернуло их на знакомую почву.
— Очень хорошо, — ответила Дианора с притворным равнодушием. — Так расскажи мне. Ты пробежал половину? Две трети?
В его серых глазах вспыхнуло царственное негодование.
— Иногда ты и впрямь слишком самонадеянна, — сказал он. — Я тебе слишком много позволяю. Если хочешь знать, сегодня утром я добежал до самой вершины и спустился вниз с пучком ягод сонрай. Мне будет очень интересно посмотреть, сможет ли завтра кто-нибудь из юношей подняться и спуститься так же быстро.
— Ну, — быстро и опрометчиво ответила она, — они ведь бегут без помощи магии.
— Дианора, прекрати!
Этот тон она узнала и поняла, что зашла слишком далеко. Как всегда в подобные моменты, у нее возникло головокружительное ощущение, словно под ногами разверзлась пропасть.
Дианора знала, что нужно от нее Брандину, знала, почему он позволяет ей вести себя возмутительно дерзко. Она уже давно поняла, почему для него важны ее остроумие и резкость их перепалок. Она служила противовесом мягкой, нетребовательной, ни в чем не сомневающейся Солорес. Они вдвоем, по очереди, уравновешивали его аскетические занятия политикой и управлением вместе с д'Эймоном.
И все трое вращались по орбитам вокруг звезды, которая называлась Брандином. Вокруг солнца в добровольной ссылке, покинувшего знакомые небеса, землю, море и народ, привязанного к этому чужому полуострову утратой, горем и решимостью отомстить.
Все это Дианора знала. Она очень хорошо знала короля. От этого зависела ее жизнь. Она не часто переступала черту, которая всегда присутствовала, невидимая, но нерушимая. А когда переступала, то чаще всего в таких явно пустяковых вопросах, как сегодня. Ей казалось таким парадоксом, что он мог пожать плечами и рассмеяться или даже спровоцировать ее ядовитые замечания по поводу двора и колонии, и в то же время вскинуться, словно мальчишка, от уязвленной гордости, если она дразнила его, высказывая сомнение в его способности утром взбежать на гору и спуститься с нее.
В такие минуты ему достаточно было произнести особым тоном ее имя, и перед ней распахивалась бездонная пропасть, прямо посреди инкрустированного пола Зала аудиенций.
Она была здесь пленницей, больше рабыней, чем придворной дамой при дворе тирана. И еще она была лазутчицей, живущей среди непрерывной лжи, пока ее страна медленно уходила из памяти людей. А ведь она поклялась убить этого человека, чей взгляд с противоположного конца комнаты лесным пожаром охватывал ее кожу или превращался в вино в ее крови.
Везде пропасти, куда бы она ни повернулась.
Брандин утром увидел зеленоволосую ризелку. Он, и, возможно, еще один человек. Заглушая в себе страх, Дианора заставила себя небрежно пожать плечами и высоко подняла брови, сохраняя привычно равнодушное выражение лица.
— Забавно, — произнесла она, пытаясь вернуть самообладание и все равно точно зная, что ему от нее нужно. Особенно сейчас. — Ты заявляешь, что доволен, даже тронут тем, что Солорес, волнуясь за тебя, спросила насчет утреннего бега. Первый же вопрос, который она задала, как ты сказал. Наверное, она интересовалась, удалось тебе это сделать или нет! И все же, когда я — зная так же верно, как собственное имя, что ты побывал на вершине сегодня утром, — легко отнеслась к этому, как к вещи незначительной, не подлежащей сомнению, тогда король рассердился. И сурово приказал мне прекратить! Но скажите, милорд, по справедливости, кто из нас оказал вам больше чести?
Брандин долго молчал, и Дианора знала, что придворные жадно всматриваются в выражение его лица. Но в данный момент они ей были совершенно безразличны. И даже ее собственное прошлое или его встреча в горах. Существовала одна, особая пропасть, и она начиналась и заканчивалась в глубине этих серых глаз, которые сейчас пристально вглядывались в ее глаза.
Когда Брандин заговорил, его тон снова изменился, но этот тон она знала очень хорошо, и, несмотря на все только что сказанное, несмотря на то, где они находились и кто за ними наблюдал, она почувствовала внезапную слабость. У нее задрожали колени, но уже не от страха.
— Я мог бы взять тебя прямо сейчас, на полу этой комнаты, на глазах у всего моего двора, — хрипло произнес Брандин, король Играта, и лицо его покраснело.
У Дианоры пересохло в горле. Она почувствовала, как задрожал нерв под кожей на ее запястье. Она чувствовала, что и сама залилась румянцем. И с трудом проглотила слюну.
— Может быть, разумнее будет сделать это сегодня ночью, — прошептала она, пытаясь говорить легкомысленным тоном, но ей это не вполне удалось, и она не сумела скрыть ответную реакцию во взгляде — искра к искре, словно начало пожара. Изукрашенная драгоценностями чашка с кавом дрожала в ее руке. Он заметил это, и она видела, что заметил и что ее ответная реакция, как всегда, разожгла в нем еще большее желание. Дианора сделала глоток, держа чашку обеими руками, изо всех сил пытаясь сохранить остатки самообладания.
— Наверняка лучше ночью, — снова повторила она, как всегда потрясенная тем, что с ней происходит. Однако она знала, что необходимо ему сказать в этот момент, в этой государственной палате, наполненной его придворными и посланниками из дома. И она это сказала, глядя ему в глаза, тщательно выговаривая слова: — В конце концов, милорд, в вашем возрасте вам следует поберечь силы. Ведь вы все же пробежали часть пути в гору сегодня утром.
Через мгновение кьярский двор Брандина Игратского во второй раз увидел, как их король запрокинул свою красивую голову, и услышал его громкий, радостный смех. Стоящий неподалеку шут Рун столь же восторженно закудахтал от смеха.
— Изола Игратская!
На этот раз звучали трубы и бил барабан, и жезл герольда с громким стуком ударил об пол возле двойных дверей у южного конца Зала аудиенций. Стоя неподалеку от трона, Дианора наблюдала за торжественным проходом по залу женщины, которую Брандин называл самой замечательной певицей Играта. Придворные Кьяры выстроились в несколько рядов на ее пути, пока она шла к королю.
— Все еще красивая женщина, — пробормотал Незо из Играта, — а ведь ей уже пятьдесят лет, не меньше. — Он каким-то образом ухитрился оказаться рядом с Дианорой в первом ряду.
Его елейный тон раздражал Дианору, как обычно, но она старалась не подавать виду. Изола была одета в самое простое платье темно-синего цвета, с тонкой золотой цепочкой на талии. Ее каштановые волосы с едва заметной сединой были острижены коротко, не по моде, — хотя после сегодняшнего дня весенняя и летняя мода может измениться, подумала Дианора. Колония всегда в подобных вопросах подражала Играту.
