И это хорошо.
А после… То ли спектакли перестали мне удаваться, то ли действительно я стала не в меру слезливой. И вчера он прямо спросил, люблю ли я его. Кажется, я разрыдалась. И, кажется, выложила все.
Он спросил, почему я не сказала раньше, а я… Что могла ответить я? Что откладывала, бесконечно откладывала страшный миг, когда узнаю правду, потому что боялась ее так, как не боялась ничего в этой жизни? Или что с языка не шли слова, говорящие о том, что со мной никогда не было светлого ангела, а был кто-то другой, неизвестный мне чужак? Или не могла своими руками разбить собственное счастье?
Я не сказала ничего.
Он тоже промолчал. Потом все же заговорил. Говорил долго и мучительно, но суть была проста.
Он подтвердил все, каждое слово отчета. Кроме, разве что, того, что официальные родители погибли по его вине. А дальше… Тайна, тайна, бесконечная тайна.
«Я не хочу…не могу лгать тебе. Так… было нужно. Мне нужно было кем-то стать в этом мире. И я стал. Не занимая чужого места, нет. Я сам его создал, это место. Но, клянусь, не ради денег, не ради того, чтобы заполучить что-то, мне не принадлежащее. Так было нужно. И в мотивах моих не было ничего…бесчестного.
— Эрро знает? Правду?
— Я объяснил ему.
— Тогда…все в порядке. Не будем к этому больше возвращаться.
— Ты веришь мне? Действительно веришь? Скажи правду, Ким.»
Я поверила. Поверила в огромный знак вопроса, просто потому, что ангел, дарящий мне крылья, никогда никому не желал зла. Просто потому, что слова были искренни. И, наконец, я просто этого хотела. Кому, как не мне, знать, что такое бесконечная ложь и рот на замке, бесконечное недоговаривание и невозможность ответить на прямой вопрос.
Я поверила и была счастлива, получив, наконец, возможность свободно дышать. И теперь наверстывала пропущенное за всем этим кошмаром время, предаваясь маленьким радостям. Огромный букет из оранжереи, принесенный Марлен. Ощутимые толчки в ее изрядно выросшем животике. Первая короткая прогулка в соседнюю палату, к Чезе. Из всего блока только он все еще составлял мне компанию в медблоке. Как сильнейший из оставшихся тогда псионов, он дрался до последнего. Ему и досталось больше других.
Наемникам то ли мало заплатили, то ли по натуре своей они были не прочь подработать на стороне, однако факт в том, что почти всех моих агентов Эрик обнаружил в грузом отсеке вражеского штурмовика, по самые уши упакованных в риатин. Псионы — бросовый товар только в Корпусе, на невольничьих же рынках Свободной Зоны они стоят дороже истребителей.
Только не всегда и не везде их возможно взять живьем. Какое-то чувство самосохранения есть и у самых отпетых корыстолюбцев. О потерях со стороны силовиков мне не сообщили… Значит, не хотели расстраивать. Мои агенты, слава богам, целы все — побитые, поломанные, раненые, но живы. Иногда даже у нас свято чтят приказы. А я приказывала не лезть на рожон.
— Я на «Полюсе», а ты где-то далеко. Может, тебе и в правду отдохнуть?
Мягкий голос Алана вернул меня к реальности.
— Ты шутишь? Я наотдыхалась на сезон вперед. Видеть не могу уже эту палату!
— Восстановительная терапия из кого угодно вытянет душу — по себе знаю, можешь не отнекиваться. Особенно при таких тяжелых травмах.
— Алан, я действительно не устала. Сейчас с этим гораздо проще, на самом деле.
— Тогда сдаюсь, — Алан с улыбкой поднял руки вверх. — Тебя не переспоришь.
— А надо? — я улыбнулась в ответ и поманила его пальчиком.
— Нет, — он послушно наклонился.
Затянувшуюся паузу в разговоре, но не в действиях прервал звонок в дверь. В палату влетел робот-рассыльный, гнусаво буркнул «Процедуры через десять минут» и дал задний ход.
— Тогда я зайду вечером, — Алан встал. — После первой вахты, как тебе?
— Более чем. Только учти, — я сделала «страшные глаза», — если опять явишься без свежих сплетен, не пущу на порог. Кстати, ты так и не рассказал, как мой блок пережил проверку. Обещал, между прочим, еще неделю назад!
— Тебе же говорили, что все… что ревизия благополучно вас миновала, — он помолчал и новым, каким-то странным тоном продолжил: — Я расскажу подробности. Завтра. Или приведу Селена. Думаю, он расскажет лучше меня.
Алан коротко поклонился и вышел. Я осталась сидеть на кровати со смутным ощущением тревоги. Хотя, нет. Он же сказал, что все в порядке.
— Я же говорил, Шалли. Стоит вернуться домой… — насмешливый голос с соланским «эхом» раздался где-то над головой. Эрик, к сожалению, тоже повадился проверять состояние моего драгоценного здоровья.
— Вуайерист хренов, — буркнула я в потолок.
— Набирайся сил, солнце мое. Пригодится, — отозвался потолок. — Вдруг захочется еще кого-нибудь убить?
Если только тебя, дух ты мой недоупокоенный.
* * *
Я пристрелю эту тварь! Удавлю собственными руками!..
И не буду говорить, что не могу в это поверить. Думать надо было! Головой, Бездна меня подери, а не задницей! Что я — не знала, с кем имею дело?
Сама виновата. От начала до конца.
— Ну как? Нравится расклад? — Эрик скрестил руки на груди и хищно ухмыльнулся. — Я же говорил — зря едешь.
— Я допустила.
— Допустила, — индифферентно проронил он, присев на край стола и с интересом наклонившись над считывателями с документацией. — К слову сказать, это не так уж сложно сделать, находясь на другом конце Ветки.
— Руки убери от документов, — я спихнула его со стола. — И сам уберись куда-нибудь. Хочешь, чтобы вдобавок к моей бледной физиономии увидели и твою? В конце концов, это не моя спальня, здесь шатается куча народу!
— Желание леди — закон, — Эрик насмешливо прищурился. Миг — и он уже за моей спиной, положил руки на спинку моего кресла, чуть наклонился и шепчет: — Неужели вы хотели бы, чтобы и в вашей спальне его было не меньше?… Только честно?…
Он ушел. Я уже научилась ловить ту тонкую грань между пространством, в котором он есть, и пространством пустым. Между приходом и уходом. Между резкими, дергаными и непонятными сменами его настроения. Научилась звать, а лучше того — прогонять его, когда становилось уж совсем невмоготу. Это оказалось просто — достаточно было просто привести внятную аргументацию. Иногда было достаточно простого «Я устала»…
А иногда он сидел со мной ночь напролет и слушал жалобы на жизнь. Причины этого небывалого сострадания понимались мной с трудом, ибо мне было плохо, совсем плохо, а думать не хотелось вовсе. В кои-то веки я позволила себе эту слабость, руководствуясь фатализмом существа, знающего, что лишнее дрыганье конечностями ничего не изменит перед заведомо сильнейшим противником. На данный момент сильнейшим, отметим в скобках. Ибо он был вполне здоров и мог себе позволить быть великодушным. Впрочем, моя безобидная болтовня никого не могла обмануть. Все, или почти все из сказанного ему было известно. Но как упоительно сладостен был процесс!.. И как легко становилось душе только от того, что проблема была пусть не решена, но обсуждаема и разделена с кем-то. С гнездом. Со стаей. На худой конец — с одним-единственным…кем-то. Пусть этот кто-то не совсем нормален, совсем не красив и питает ко мне чувства, далекие от дружеских. Просто-таки вся полнота ощущений, что перед тобой незабвенный Филин. Сидит и смотрит на тебя огромными печальными глазами, или (что чаще) дремлет на жестком больничном стуле, скрестив руки на груди, и, не закрывая до конца глаз, делает вид, что все слышит. И я делаю вид, что верю.
