— Нет.
— Твой дом — замок?
— Нет. Гораздо больше.
— Ты герцог?
— Нет.
— Король? — в ужасе прошептал Хват.
— Нет.
— Кто же?
— Неважно.
— Хм… но мне интересно, — в заплывших глазах мелькнуло настоящее любопытство.
— То интересно всем. Как и мне неинтересно говорить о том. Зачем говорить о том, что не значимо, когда существеннее говорить о значимом. Зачем говорить о неизменном, когда лучше обсуждать то, что можно изменить. А ведь я неизменен, независимо от того, как изменяется мое имя.
Он растерянно моргал. При этом я торжественно отметил, как его замутненные глаза начали медленно проясняться. Наконец-то я сумел разжечь его первое желание — жажду познания мира. Я окатил его холодным взглядом, словно хотел отрезвить после долгого запоя.
— Вот видишь, ты не безнадежен. Ты хочешь хоть что-то узнать. Выходит, ты все ж наделен силой. Силой познания. То есть стремлением к совершенству. Ведь человек что-то познает для того, чтобы чего-то достичь.
Он умолк и долго приглядывался ко мне. Я к нему. Затем я порывисто шагнул вперед, скрестил ноги и опустился рядом.
— Эй, ты чего?! — голос его загремел неожиданными раскатами. И всего-то мгновение назад он звучал кротко и покорно. И действительно вызывал жалость. Однако сейчас вызывал настоящий страх. Жаль, что мне нечего бояться. Так бы испугался.
— Я? Я просто рядом присел, чтоб с тобой потолковать.
— Не надо со мной толковать! — воскликнул Хват. — Ты мне просто медяк дай…
— И свободен! — закончил я, срываясь на хохот. — Вот оно — твое истинное желание. Вот она — твоя суть. Взывать к милосердию и получать милостыню. Причем медяки и есть желание. Жалость — средство для его достижения. Но медяки тебе нужны чтобы пропивать их.
Он сверкнул мутными глазами и оскалил гнилые зубы. Я усмехнулся и продолжал:
— Хорошо. Я тут подумал, и решил принять твою правду. Да, ты прав. Надо будить в людях сострадание к ближнему, если у него горе. Например — подпал под действие порока. Так что, давай я тоже буду сидеть рядом, и просить подачки? Ведь мы с тобой близки по духу. Я ведь ближе всех тебе. Кого среди этой разношерстной толпы ты встретишь ближе? Кто вообще снизойдет до разговора с тобой?
— Ты чего? — со злостью зашипел нищий, пропуская мои высказывания мимо ушей.
— Как? — удивленно поднялись мои брови. — Ты разве не взывал к состраданию? Где же оно — твое сострадание? Прояви его ко мне. И заметь — я не прошу у тебя медяка. Я просто прошу жалости, лишь бы ты позволил посидеть рядом.
— Это мое место! — угрожающе вскричал он, подбираясь, словно перед дракой.
— Тем более, — мягко кивнул я. — Раз твое, то меня уже никто отсюда не выгонит. Из сострадания ты ведь защитишь меня?
— Пошел вон! — потряс он кулаком перед моим носом.
— А мне некуда идти…
— Пошел вон! — уже громче повторил он. Хоть голос его нормальный услыхал.
— Но, ты же должен следовать своим словам. Прояви милосердие.
— Я сейчас такое проявлю!
— Прояви! — решительно посоветовал я. — Хоть раз в жизни прояви свое истинное желание. Возжелай от души и добейся. Ну?
— Я стражу кликну, — предупредил он, угрожающе раздуваясь.
— Кличь!
— И кликну!
— Главное — не бездействуй! — подытожил я. И притаился в ожидании.
Хват замер и буравил меня обжигающим взглядом. Но я демонстративно откинулся на забор, и затих в блаженстве. На нас смотрели многие — им ни разу не доводилось видеть сразу двух попрошаек. Причем один из них силился выдворить другого. Я тоже смотрел на всех и улыбался. Чем вызывал у людей легкое недомогание. Странно, но ведь я искренне желал им добра. А вот они не привыкли, чтобы нищие добродушно улыбались им в лицо. Они привыкли видеть там жалость и скорбь. И не понимают, что нищие одевают эту маску с целью получить желаемое.
Тем временем мой сосед гневно сопел, угрожал, высказывал мне все, что он думает про таких как я. Я же молчал. Возражать можно сколько угодно, даже если и прав. Но я умею слушать. Особенно, когда вызываю в человеке искренность. Ее очень трудно вызвать благими деяниями. Зато очень просто достичь, посягнув на самое желанное. Или создав такую иллюзию.
— Ты, жалкий и ничтожный оборванец, — брызгая слюной, сипло выкрикивал мне в лицо мой жалкий ничтожный оборванец. — Ты — убогая чернь, отбросы общества, ненужный болтун, жадный скупердяй. Ты настолько низок, что готов обирать даже меня — с кого уж и взять нечего. Навозный червь. Ты даже не ведаешь, что я могу с тобой сделать? Я удавлю тебя, гада. И никто о тебе не вспомнит. Таких как ты нужно давить, как вшей. Ты — настоящий паразит. От тебя нет никакого толку! Ты лишь разносчик болезней. Грязная вонючая свинья. Да свинью хоть на мясо пустить можно, а ты? Ты ж… ты ж… не человек.
Я жестко усмехнулся. Перевел на него довольный взгляд, властно осмотрел и гордо провозгласил:
— Теперь ты понял, каким тебя видят люди?
Он замер, позабыв закрыть рот. Лучше б не забывал — оттуда сильно смердело. Я покивал и продолжал:
— Заметь, ты сам все это высказал. Причем тому, кто сознательно уподобился тебе же. Тому, кто хотел показать тебя же со стороны. И показал.
Нищего начало крупно лихорадить. Может, ему требовалась выпивка?
— Ты… ты…
— Но в одном мы не схожи, — вслух размышлял я, — в схожести. Ты простой попрошайка. Я же просто кажусь таковым. Тебя им быть заставила нужда, меня — желание. Ты жаждешь медяков, я — самого дорогого. Ты не говоришь с прохожими — ты просто просишь их о подачках. Я говорю, ничего не требуя взамен. Поэтому ты здесь и будешь прозябать до конца дней своих. А я встану, и отправлюсь дальше, чтобы не мешать тебе. И буду иметь все, чего тебе даже не снилось. Точнее, уже имею.
— Да ты просто лгун! — выдавил из себя Хват.
Я пожал плечами.
— Это говоришь не ты, но твое невежество. Или недальновидность. Ты просто не понимаешь. Равно как и я не сужу тебя за это.
Он утер сопли рваным рукавом, огляделся, тяжело вздохнул. Я ждал. Наконец, он засопел:
— И чего ты можешь иметь?
— Все, чего пожелаю.
— Врешь!
— Это ты не веришь.
— Докажи!
— Зачем?
— Ну… чтобы я не называл тебя лгуном.
— Мне все равно, кто и как меня называет. Или не называет.
— Ну вот, — поразвел он руками, — ты не можешь…
— Может, просто не хочу? — прервал я.
— Не можешь.
— Рад, что ты заблуждаешься. Это приятно.
— А, такой же, — раздосадовано отмахнулся Хват. — Ты такой же изгой, как и я. И ничего ты не можешь с этим поделать. И судьбу свою изменить ты не в силах. Да чего там. Ты даже несколько медяков выпросить не в состоянии.
