— Да я…
— Да, правильно, — безжалостно давил я, нависая над ним грозной тенью. Мои лохмотья мало отличались от его обносков, но они устрашающе трепетали и заставляли его сжиматься. Плащ вился, словно обгоревший, посеченный, но выстоявший стяг над поверженным врагом. — Ты предпочитаешь жить на подачки милосердных. Причем все их без остатка пропиваешь.
— Ну да… а какая еще мне радость осталась? — философски подчеркнул он. — Иных радостей-то нет больше.
— Радостей очень много, — пояснил я, широко раскинув руки. — Все не счесть. Жаль только, что ты их не видишь.
— У меня одна радость, — голос его исполнился скорби и покорности. — Вот и прошу — помоги, чем можешь.
— Вот я и помогаю, — с такой же скорбью пояснил я. — И ничем иным помочь не могу.
— Но… чего мне с твоей помощи? — сморщилось его темное заросшее лицо. — Хоть самый маленький медяк бы дал. То и станет проявлением жалости.
Я испытывающее посмотрел на него. Он тяжело вздохнул и снова уронил голову на грудь. Я усмехнулся, и указал в сторону темнеющих крыш таверны.
— Чтобы ты тут же побежал его пропивать? Ты просишь меня ублажить твое единственное желание? Причем глупое и бездарное. Которое, ко всему прочему, никому блага не принесет. Лишь продавцу вина.
— Пусть и так, — тихо простонал он, с тоскою взирая в ту же сторону. — Говорю ж, нет более радостей.
— Говорю ж — есть, — поучительно передразнивал я. — Надо их только увидеть.
— Да вижу я их, — понуро поднял он глаза — рядом как раз прошелся разодетый в долгополые одежды сборщик податей. На шее его висела тяжелая цепь из массивных золотых блях. На цепи болталась золотая обвисшая собачка — видимо, знак гильдии или высокого дома. Хват поднял на него погасший взгляд. — Но то не про мою честь.
— То не про твои желания, — уточнил я. — А точнее — не про твои силы, которых у тебя нет. Вернее есть, но вином ты загнал их далеко в глубь свой сущности. Однако они могут снова оттуда воспрянуть и изменить твою жизнь. Нужно лишь жгучее желание. Нужна искра. Толчок. Или, в твоем случае — пинок под зад.
— Ох, и не говори, — согласно молвил он, провожая шелестящие наряды знатного человека. Затем взглянул на свои лохмотья и передернул плечами. Я заметил смену его выражений и чистосердечно предложил:
— Хочешь — пну?
— Нет! Нет! Нет! — живо отозвался он. Глаза приоткрылись, и в них я прочел первый проблеск силы. — Не надо.
— Так сам же признал, что надо, — напомнил я.
— Я… меня и так часто пинают, — грязное изможденное лицо озарил проблеск далеких мук. Глаза мои хищно сузились.
— Ага, значит все ж пинают.
— Эх, пинают!
— И что? — не верилось мне. — Разве то не умаляет твоего человеческого достоинства? Разве ты готов все это терпеть? Ради пустого и губительного опьянения? Ради того, чтобы в этот краткий миг мир вокруг тебя исказился, преобразился, и утонул в дурмане? Чтобы все твои проблемы и невзгоды растаяли в этой дымке. Чтобы твоя жалкая жизнь обернулась иллюзорной слащавой дремой? Ты предпочитаешь ее реальности? Своей великой и чарующей реальности? Она-то как раз и есть проявление мысли того Бога, к милости которого ты взываешь. Выходит, ты предаешь того, кого молишь о помощи? Ты пытаешься найти отклик Бога в моем сердце, но тут же предаешь его мечту, отрицая ее. Разве это справедливо по отношению к Богу. Повторяю — ему то не по нраву.
Он внимательно слушал меня, распахнув рот. Я улыбнулся, покачал головой и повторил:
— Бог на стороне сильных. Запомни это, Хват. Хорошо запомни, ведь слаб ты. Как и то запомни, что сила живет в каждом. Сила истинных желаний. Она исчезает лишь со смертью, да и то не полностью. А ты, как погляжу, все еще жив.
— Ну да, жив, — согласился он. — Но… я же слаб.
— Тогда тебя ждет смерть, — предостерег я. — Хочешь, я убью тебя?
Он поперхнулся невысказанным словом. Долго давился, силился что-то произнести. Но после все ж взял себя в руки, и сказал:
— Ты… ты какой-то необычный.
— Метко подмечено, — согласился я. — Каждый человек по-своему необычен.
— Ты… страшный.
— Не страшнее тебя, — пояснил я. — Ты посмотри хорошо. Я ж такой нищий, как и ты. Поэтому глупо страшиться меня. Равно как и просить медяк.
— Но… ты какой-то…
— Какой? — не терпелось мне.
— Ты выглядишь как нищий, — он смерил меня оценивающим взглядом. — А говоришь, как проповедник. Ты был им?
— Нет.
— Но… какой-то ты все равно… живой, что ли, — уточнил он, почесав за ухом.
— Как и ты, — отразил я.
— Я имею в виду — бодрый, жизнерадостный, — перечислял он с легкой завистью.
— Да.
— Но… как так? Раз ты такой же бездомный скиталец?
— У меня есть дом, — с загадочным лицом пояснил я. — Только он очень большой.
— Неужели ты переодетый граф? — глаза его распахнулись. В них отразилось замешательство. Я чуть улыбнулся.
— Нет.
— Твой дом — замок?
— Нет. Гораздо больше.
— Ты герцог?
— Нет.
— Король? — в ужасе прошептал Хват.
— Нет.
— Кто же?
— Неважно.
— Хм… но мне интересно, — в заплывших глазах мелькнуло настоящее любопытство.
— То интересно всем. Как и мне неинтересно говорить о том. Зачем говорить о том, что не значимо, когда существеннее говорить о значимом. Зачем говорить о неизменном, когда лучше обсуждать то, что можно изменить. А ведь я неизменен, независимо от того, как изменяется мое имя.
Он растерянно моргал. При этом я торжественно отметил, как его замутненные глаза начали медленно проясняться. Наконец-то я сумел разжечь его первое желание — жажду познания мира. Я окатил его холодным взглядом, словно хотел отрезвить после долгого запоя.
— Вот видишь, ты не безнадежен. Ты хочешь хоть что-то узнать. Выходит, ты все ж наделен силой. Силой познания. То есть стремлением к совершенству. Ведь человек что-то познает для того, чтобы чего-то достичь.
Он умолк и долго приглядывался ко мне. Я к нему. Затем я порывисто шагнул вперед, скрестил ноги и опустился рядом.
— Эй, ты чего?! — голос его загремел неожиданными раскатами. И всего-то мгновение назад он звучал кротко и покорно. И действительно вызывал жалость. Однако сейчас вызывал настоящий страх. Жаль, что мне нечего бояться. Так бы испугался.
— Я? Я просто рядом присел, чтоб с тобой потолковать.
— Не надо со мной толковать! — воскликнул Хват. — Ты мне просто медяк дай…
— И свободен! — закончил я, срываясь на хохот. — Вот оно — твое истинное желание. Вот она — твоя суть. Взывать к милосердию и получать милостыню. Причем медяки и есть желание. Жалость — средство для его достижения. Но медяки тебе нужны чтобы пропивать их.
