— Что же делать? — сквозь слезы бормотала Милава, прижимаясь к нему, словно их отрывала друг от друга невидимая злая сила.
И эта сила была не в стороне — она была в самом Огнеяре. Милава не понимала, не хотела понимать того, что он говорил, потому что в этих словах была смерть для нее. Все счастье мира для нее замкнулось на Огнеяре, он был ее судьбой, она пошла бы за ним куда угодно, и все мыслимые несчастья были пустяком перед разлукой с ним.
Огнеяр взял ее руки в свои, хотел то ли оторвать от себя, то ли крепче прижать, и подумал о матери. Она желала ему найти девушку, которая полюбит его таким, какой он есть. Вот он нашел ее, но это дало им не счастье, а одну тоску.
— Знаешь что? — Милава вскинула голову. Ей хотелось сделать хоть что-нибудь, найти хоть какую-то слабую надежду. — Пойдем к Елове! Она все знает! Она придумает, что теперь делать!
— Да захочет ли она говорить со мной? На порог-то пустит? — безнадежно ответил Огнеяр. Ни от кого из людей он сейчас не ждал ничего хорошего.
— Пустит! — загоревшись новой надеждой, горячо убеждала его Милава. — Ты же Оборотневу Смерть привез! Елова ночей не спит, по ней тоскует, бедами грозит страшными. Все за то, говорит, что благословение предков мы князю продали, отсюда и беды наши. А ты ее назад привез — да Елова тебя лучше сына родного встретит! Пойдем!
И Милава потянула Огнеяра за руку по тропинке к ельнику. Он взял за повод Похвиста, но остановился. У Еловы его ждало еще одно дело, которое надо было решить без девичьих ушей.
— Поди-ка ты пока домой, — подумав, сказал он Милаве. — Незачем нам там вдвоем показываться. А погодя приходи. Я тебя там дождусь.
— А как же ты найдешь ее? Там в ельнике и леший заблудится.
— Я-то не заблужусь! — Огнеяр умехнулся, блеснули его белые клыки, и Милава заново удивилась, как это полюбила его — оборотня. — Мне Оборотнева Смерть дорогу укажет.
— Ну, иди, — тихо согласилась Милава. — Вот, по тропинке иди, а там… А ты правда меня дождешься? — тревожно спросила она.
— Правда дождусь! — подтвердил Огнеяр. — Иди, иди!
Милава пошла в другую сторону, к займищу, подобрала по дороге уроненный узелок. Огнеяр повел Похвиста к ельнику и чувствовал, что Милава на ходу оборачивается и смотрит ему вслед. Она хотела верить ему, но ей казалось, что они расстались навсегда. Каждый шаг давался ей с трудом, хотелось кинуться назад, догнать Огнеяра, крепко схватить его горячую руку и не выпускать. Но расстояние между ними становилось все больше, и холод поднимался в душе Милавы, как будто там наступала осень вместо близкой весны.
В ельнике было много снега, так что Огнеяр шел медленно, ведя Похвиста на поводу и с трудом вытягивая ноги из сугробов. Оборотневу Смерть он снял с седла и нес в руке, чтобы поменьше цеплялась за ветки. Ее железная шея потеплела под его ладонью, как будто рогатина была довольна, что приближается к дому. Дорогу к Елове Огнеяру указывал чуть заметный человеческий запах. Раз в несколько дней кто-то из Вешничей навещал ведунью, приносил ей разные припасы, и запахи оставили след на снегу и деревьях. Едва уловимо пахло дымом.
Тонкий след вывел Огнеяра на поляну. К старой ели привалился огромный сугроб с кабаньим клыкастым черепом наверху. Из отверстия тянулась серая полоска дыма — это и была избушка ведуньи.
Огнеяр не дошел еще и пяти шагов до дымящего сугроба, как низкая дверь растворилась и на крылечко выскочила худощавая женщина в коричневой рубахе, с ожерельем из кабаньих клыков, с длинной седой косой, с темным морщинистым лицом, на котором странно светлыми и пронзительными казались серо-зеленоватые глаза. Огнеяр никогда не видел Еловы, но сразу узнал ее. От ведуньи исходило ощущение силы Леса, которой нет в обычных людях. В любой толпе Огнеяр узнал бы ведунью, как и она узнала бы оборотня.
Но сейчас Елова даже не взглянула на него. Ее лихорадочно возбужденный взгляд был устремлен на священную рогатину в его руках.
— Воротилась! — с тоской, томлением и радостью воскликнула она и шагнула с крыльца в снег, протягивая руки к рогатине, как мать, которой возвращают похищенное дитя. А у Огнеяра поджались уши от ее голоса — точно таким, этим же самым голосом с ним говорила над Белезенью сама Оборотнева Смерть. — Родная моя!
Ведунья выхватила у него из рук рогатину и прижалась коричневой морщинистой щекой к черному клинку. И тут же отшатнулась, словно обожглась, и впилась взглядом в черные знаки на клинке. Некоторое время ведунья разглядывала письмена Подземного Пламени, а потом подняла пронзительный и враждебный взгляд на Огнеяра. У любого человека дух бросился бы в пятки от этого взгляда, а Огнеяр только нахмурился.
— Что же, мудрая женщина, гостя на снегу держишь? — дерзко и требовательно спросил он. — Я тебе твое сокровище через сколько верст вез, намаялся с ней. Хоть бы спасибо сказала!
— Экий ты прыткий! — неприязненно ответила Елова. — Думаешь, жив остался, так теперь всему Лесу хозяин?
— Всему, не всему, а родненькой твоей, — Огнеяр презрительно кивнул на рогатину, — я и правда как есть хозяин. Вы ее князю продали, я ее у князя отбил — так вы мне теперь за подарок поклонитесь! Хоть накормила бы, кабанья мать!
— Хм! Накормила! — сварливо повторила Елова, прижимая к себе рогатину, словно гость грозил снова отобрать ее. — Тебя накормишь! Ты все стадо разом сожрешь! Ты да брат твой старший! Белый хромой! Накормила бы! Иди уж…
Проворчав последние слова, Елова повернулась и вошла в избушку. Дверь она не закрыла, и это Огнеяру пришлось принять за приглашение. Более любезного обращения ему, как видно, было не дождаться, да он и сам не расположен был к сладким речам. Это у Светела хорошо получалось. Пока он не слишком понадеялся на священную рогатину чужого рода. Сильнее, чем следовало.
В избушке было темно, дверь Огнеяр за собой закрыл, чтобы не пропадало зря тепло очага, но в свете его волчьи глаза не нуждались. Избушка ведуньи, тесная, темная, пропахшая землей и сухими травами, больше напоминала звериную нору, чем жилье человека, но именно поэтому Огнеяру здесь понравилось. Он уселся на пол возле очага, поднес ладони к огню.
— Ешь! — Елова сунула ему в руки плошку с куском вареного мяса и кусок черствого хлеба.
Огнеяр принялся за еду, а ведунья уселась напротив него и стала старательно мазать куском сала клинок рогатины, ласково поглаживая древко и что-то бормоча. Огнеяр забавлялся, наблюдая за ней: точь-в-точь бабка нянчит ненаглядного единственного внука.
— Ну что, матушка, наелась? — спросил он, покончив с мясом и хлебом. — Должок за тобою!
— Какой должок? — донесся из полутьмы сварливый старушечий голос. Непросто было догадаться, кто это сказал: ведунья или сама священная рогатина.
