Но Лаэг ответил Эогану:
— Посмотри на него внимательно, кузнец. Видишь — он один из нас. Ройг и я — мы воины; будь он чужим, мы добили бы его и закопали в песок. Но он нашей крови. Поэтому мы перевязали его раны и взяли с собой.
Эоган подошел ближе и склонился над носилками. Похоже, Лаэг прав: лежавший на щитах действительно принадлежал к их народу. У него было простое лицо, коротко стриженые белые волосы, перевязанные на лбу кожаным шнурком.
— Кто он? — спросил Эоган. — Я никогда его прежде не встречал.
— Его никто не знает, — ответил Лаэг. — Мы пронесли его по всей деревне, опасаясь ошибки. Ни один не смог назвать его имени.
Эоган замолчал. Кто же он такой, этот найденыш? Может быть, лазутчик? Слишком сильно изранен. Конечно, морасты терпеливы, как все варвары, но так рисковать они бы не стали: он мог умереть, потому что раны, насколько успел заметить кузнец, были настоящие.
Наконец Эоган спросил:
— Как вы нашли его?
— Он лежал на берегу. Ройг сказал: «Убитый. Надо похоронить его». Я согласился с ним, и мы подошли ближе. В руке он сжимал кусок хлеба. Когда я прикоснулся к нему, он был очень горячий. Тогда мы дали ему воды, и я сказал: «Отнесем его в деревню». Ройг согласился со мной. Мы сняли наши щиты и сделали носилки. И тогда я увидел меч…
Лаэг оглянулся на своего друга. Ройг подошел ближе.
— Лаэг сказал мне: «Смотри, кто-то вонзил меч в землю, точно молился». Тогда я сказал: «Никто, кроме нас, в этих краях не молится своему оружию. Этот воин — нашей крови».
— Верно, — пробормотал Эоган.
— Я поклонился мечу и вытащил его из песка, — продолжал Ройг приглушенным голосом. — И тогда вслед за клинком вырвалась огненная струя. Мы едва успели отскочить.
— Дай мне этот меч.
Эоган повелительно протянул руку, и в его ладонь легла рукоять в виде головы и лап Хозяина. Кузнец осторожно провел пальцами по светлому клинку.
— Здравствуй, Илгайрэх, — прошептал он, склонившись над своим творением. — А я-то гадал, куда ты исчез с той поляны. Ты ведь не мог погибнуть. Я ковал тебя для победителя…
По красивой стали пробежала волна жара. Эоган поднял голову.
— Я узнал этот меч, — сказал он Лаэгу и Ройгу. — Это Илгайрэх, меч Гатала.
Лаэг нахмурился.
— Тогда надо понимать, что этот найденыш лишил тебя брата, твою сестру — мужа, а нас — великого вождя?
— Я спрошу его, — ответил Эоган просто. — Но даже если это и так, значит, Илгайрэх избрал Гаталу преемника. Когда это оружие оказывается воину не по руке, тот гибнет. Зачем нам спешить? Кем бы он ни был, он сам решил свою участь, осмелившись наложить руку на Илгайрэх.
— Как нам поступить с ним дальше? — спросил Ройг.
— Я заберу его к себе, — сказал кузнец. — Кто знает, может быть, сама река посылает нам его?
— А если «реку» зовут Фарзой? — в упор произнес Лаэг.
— Не хочешь ли ты сказать, что я должен бояться умирающего?
Мгновение Лаэг смотрел в светлые глаза кузнеца, потом опустил ресницы.
— Нет, — сказал он.
Они перенесли раненого в дом и уложили его на постель. Длинный меч оставили на скамье у стены.
Эоган сел рядом с незнакомцем и задумчиво уставился на него. Кто же он такой, похожий на человека их племени, найденный на берегу реки немым, беспомощным и безымянным, точно младенец, едва рожденный на свет?
Он был молод и, без сомнения, уже много воевал.
Эоган осторожно снял с него одежду. Две раны, на груди и на ноге, были еще свежими и зажили плохо. Одна из них раскрылась. Кузнец заметил следы от ударов кнутом, а на горле — большой синяк, словно кто-то пытался его задушить.
— Кого же ты привел в мой дом, Илгайрэх? — пробормотал он, обращаясь к мечу. — Кого ты выбрал себе новым хозяином?
Раненый тихо выдавил несколько бессвязных слов. Эоган укрыл его теплым одеялом и встал.
Снял с полок коробки и банки, поставил их на стол. Потом принялся растапливать козий жир. Работая, Эоган то и дело поглядывал на раненого. Было что-то знакомое в чертах его лица, хотя кузнец был уверен, что они никогда прежде не встречались. Прямая линия рта, широкие скулы, пушистые светлые ресницы, острый нос с россыпью бледных веснушек.
Он снова отвернулся и начал сматывать длинные льняные полосы для перевязки. Стоя к незнакомцу спиной, Эоган слышал, как тот снова невнятно забормотал, потом тяжело задышал и задвигался, стараясь улечься поудобнее. Эоган отложил в сторону полосы ткани, подошел поближе и осторожно поправил подушку, набитую соломой. Затылок под его ладонью был горячим и мокрым от пота.
Раненый закричал и никак не мог пробудиться. Он давился и хрипел, пытаясь крикнуть в голос и разбудить себя, но у него ничего не получалось. Он заметался и сразу почувствовал, что его удерживают чьи-то руки.
И тогда, простонав, он тихо позвал:
— Аэйт…
Кузнец вздрогнул от неожиданности, а потом едва не рассмеялся. Ну конечно же!.. У незнакомца было лицо Аэйта, только старше лет на пять и не такое конопатое. Эогану сразу стало намного легче. По крайней мере, одна загадка решена: он знает имя этого человека и представляет себе, чего от него можно ожидать.
Однако тут же возникли новые загадки, и Эоган не мог пока найти им объяснение. Придется ждать, пока брат Аэйта придет в себя и сможет разговаривать. Если он только захочет что-либо говорить.
Эоган вздохнул и принялся накладывать повязку на ту рану, что прошла в нескольких дюймах от сердца.
Через час, когда дыхание Мелы стало более ровным, Эоган прибрал окровавленные тряпки и таз с розоватой водой, устало сполоснул лицо и руки и занялся обедом. Поставил на стол две глиняных плошки с репной кашей, отломил от ржаного хлеба половину, положил две ложки. Потом взял с полки глиняную лампу, подлил в нее масла, зажег фитилек и направился в оружейную кладовую.
Это была крошечная комнатка без окон, темная, тесная. Здесь хранилось такое количество стали, что у Эогана всякий раз, как он заходил туда, появлялся во рту металлический привкус. У входа висел тяжелый темный занавес с кистями — от злого духа.
Эоган поднял лампу повыше и, выступая из темноты, на стенах засветилось оружие — короткие тесаки и длинные мечи, тонкие кинжалы с трехгранными клинками, хищные гизармы, алебарды, медные бляхи для щитов.
Но кузнец пришел сюда неради оружия. Здесь, в тесноте и мраке, скрывалась вдова Гатала — Фейнне.
Один только кузнец знал, почему она прячется.
Это случилсь в тот день, когда погибших провожали в безмолвный мир, где ревет огонь и не слышен голос человека. У Эогана до сих пор стоял перед глазами мертвый Гатал, некогда великолепный Гатал — с черным разорванным горлом и синеватыми щеками, словно бы втянутыми внутрь. Волнистые белокурые волосы опалены, как будто перед смертью он бежал сквозь пламя, ресницы сгорели. Рот приоткрыт, и это неожиданно сделало его похожим на изможденного старика. Он лежал на крестообразно сложенных дровах, обложенный вязанками хвороста.
