Мы держались ближе к середине потока, так чтобы за пеленой тумана нас никто не мог разглядеть с берега. Говорить мы старались только шепотом; а однажды, когда на берегу залаяла собака, мы услышали мужской голос, прозвучавший так отчетливо, будто человек находился рядом с нами в лодке. Это оказалось достаточным предостережением, и мы замолчали вовсе.
Сильный весенний прилив быстро нес наше суденышко. Это было нам на руку, поскольку корабль стал на якорь позже, чем было намечено, а рассвет разгорался все ярче. Гребцы то и дело встревоженно поглядывали на небо и налегали на весла. Я наклонился вперед, напрягая зрение и стараясь увидеть хоть кусочек знакомого берега.
— Ты рад, что вернулся? — прошептал мне на ухо Кадал.
— Это зависит от того, что мы узнаем. Клянусь Митрой, как же хочется есть!
— Немудрено, — кисло хмыкнул он. — Что ты выискиваешь?
— Здесь должна быть бухточка — белый песок и ручей, бегущий между деревьев, — а за ней дюна, поросшая соснами. Мы пристанем там.
Он кивнул. По замыслу, мы с Кадалом должны были высадиться на берег в устье реки против Маридунума, в известном мне месте, откуда мы могли незамеченными выйти на дорогу, идущую с юга. Нам предстояло выдавать себя за путников из Корнуолла; говорить за обоих буду я, а выговор Кадала сойдет в беседе со всяким, кроме коренного корнуэльца. С собой я вез несколько горшочков с мазями и небольшой сундучок с лекарствами: если меня спросят, кто я, то я вполне сойду за странствующего лекаря, и эта личина послужит мне пропуском почти повсюду, где я хотел побывать.
Маррик остался на корабле. Как обычно, он прибудет в город на торговом судне и высадится на верфи. Ему предстояло разыскать старых знакомцев, восстановить старые связи в городе и узнать как можно больше; Кадал же отправится со мной в пещеру Галапаса и будет служить связником между мной с Марриком, передавая добытые мною сведения.
Корабль задержится в устье Тиви на три дня. Перед самым его отплытием Маррик поднимется на борт, чтобы доставить в Малую Британию собранные нами сведения. Присоединимся ли мы с Кадалом к нему, зависело от того, что мы обнаружим. Ни я, ни мой отец не забывали, что после участия Камлаха в восстании Вортигерн наверняка похозяйничал в Маридунуме, как лиса в курятнике; и не он один: можно не сомневаться, он впустил сюда саксов. Первой моей заботой было добыть сведения о Вортигерне и отослать их в Бретань, а затем уже найти свою мать и убедиться, что ей ничто не угрожает.
Приятно было оказаться вновь на суше, хоть не на сухой земле, поскольку трава у подножия холма была высокой и мокрой; однако, когда лодка исчезла в тумане, я испытал немалое облегчение, которое сменилось волнением, когда мы с Кадалом стали пробираться лесом к дороге. Не знаю, что я ожидал увидеть в Маридунуме; я даже не знаю, заботило ли это меня. Не возвращение домой заставило меня тогда воспрянуть духом, а то, что наконец я смогу послужить Амброзию. Если я еще не мог прорицать для него, то по крайней мере мог выполнить работу взрослого мужа, а затем и сыновний долг. Мне кажется, что все то время я надеялся, что меня попросят отдать за него жизнь. Я был очень молод.
До моста мы добрались без приключений. Здесь тоже нам сопутствовала удача: мы повстречали барышника с парой коренастых верховых лошадок, которых он намеревался продать в городе. Я купил у него одну лошадь, поторговавшись ровно столько, сколько нужно было, чтобы отвести подозрения. Барышник остался вполне удовлетворен сделкой и потому даже подарил мне потертое седло.
К тому времени, когда сделка состоялась, уже совсем рассвело. Мимо прошли несколько человек, которые, впрочем, удостоили нас лишь беглым взглядом, за исключением одного парня, который, по-видимому, узнал каурую лошадь.
— И далеко ты собрался ехать, приятель? — с ухмылкой обратился он скорее к Кадалу.
Я сделал вид, что не услышал, но краем глаза увидел, как Кадал развел руками, пожал плечами и указал глазами на меня. Его взгляд был красноречив: «Я только следую за ним, а он повсюду безумен».
Вьючная тропа была безлюдной. Кадал шел рядом, держась рукой за постромки.
— Знаешь, а ведь он прав. Старая кляча долго не протянет. Впрочем, сколько нам еще идти?
— Возможно, не так далеко, как мне помнится. Миль шесть, не больше.
— Ты говорил, что дорога все время идет в гору?
— Я всегда смогу пойти пешком. — Я провел рукой по костлявой шее лошади. — Знаешь, не такая уж это кляча, лошадь лучше, чем кажется. Пару раз задать ей побольше корму, и вот увидишь, она выправится.
— Что ж, тогда ты по крайней мере не зря потратил свои деньги. Что там за стеной, на которую ты смотришь?
— Раньше я там жил.
Мы проезжали мимо усадьбы деда. На первый взгляд она мало изменилась. С высоты седла я без труда мог заглянуть за стену; мне видна была терраса с растущим на ней айвовым деревом, его огненно-алые цветы уже распускались навстречу утреннему солнцу. За ней открывался сад, где Камлах угостил меня отравленным абрикосом. А вот и ворота, через которые я убежал, обливаясь слезами.
Лошадь потихоньку трусила вперед. Мы миновали сад; почки на яблонях уже набухли, а свежая яркая трава окружала террасу, на которой, бывало, сиживала над прялкой Моравик, пока я играл у ее ног. А вот то место, где я перелез через стену в ночь бегства, и наклонившаяся яблоня, к которой я привязал Астера. Стена обрушилась, и сквозь пролом мне была видна заросшая густой травой лужайка, через которую я убежал в ту ночь, оставив позади тело Сердика на погребальном костре моей комнаты.
Заставив каурую остановиться, я привстал на стременах, чтобы разглядеть все получше. Должно быть, той ночью я хорошо потрудился; исчезло не только строение, в котором помещалась моя комната, но и два крыла построек, окружавших внешний двор. Конюшни были прежними, значит, огонь до них не добрался. Колоннада отчасти была разрушена, а затем, очевидно, восстановлена в новом, современном духе и потому разительно отличалась от остальных строений дворца: большие, плохо отесанные камни и грубая кладка, квадратные колонны, поддерживающие деревянную кровлю, квадратные, утопленные в стену окна. Не дом, а пристройка, которая выглядела уродливой и неуютной; единственным ее достоинством было, очевидно, то, что в ней можно было укрыться от непогоды. С тем же успехом можно жить и в пещере, подумалось мне. Я тронул коленями лошадь.
— Чему ты ухмыляешься? — спросил Кадал.
— Только тому, насколько я пропитался римским духом. Забавно, мой дом уже не здесь. А если говорить начистоту, то думаю, что он и не в Малой Британии.