— Только тому, насколько я пропитался римским духом. Забавно, мой дом уже не здесь. А если говорить начистоту, то думаю, что он и не в Малой Британии.
— Тогда где же?
— Не знаю. Там, где обитает граф Британский, — вот где. А в ближайшее время, думаю, он будет в домах, подобных этим.
Я указал на стену старых римских казарм, видневшихся за дворцом. Казармы были полуразрушены, на всем лежала печать запустения. Тем лучше, подумал я, по крайней мере Амброзию не придется сражаться за это поместье. А дай Утеру сутки, казармы будут как новенькие. Мы подъехали к обители Святого Петра, на первый взгляд не тронутой ни огнем, ни мечом.
— Если хочешь знать, — обратился я к Кадалу, когда мы выбрались из тени монастырской стены и вышли на тропу, ведущую к мельнице, — если и есть какое-то место, какое я могу назвать своим домом, то это пещера Галапаса.
— Не очень-то подходящее жилище для римлянина, — заметил Кадал. — Оставь мне хорошую таверну, приличную постель и добрую баранину на обед и можешь забирать хоть все пещеры в округе.
Даже на этой заезженной кляче путь показался мне короче, чем я его помнил. Вскоре мы подъехали к мельнице, пересекли большой тракт и стали подниматься вверх по долине. Будто и не было прошедших лет. Казалось, только вчера я ехал по этой же залитой солнцем долине и ветер трепал серую гриву Астера. Даже не Астера еще, а того первого конька, который был у меня до него, поскольку… под тем же терновым кустом сидел все тот же полоумный дурачок и так же сторожил овец, как и в первый мой приезд. Когда мы выехали к развилке тропы, я обнаружил, что оглядываюсь в поисках вяхиря. Но на склоне горы было тихо, только в молодом папоротнике шуршали кролики. То ли моя каурая почувствовала конец своего путешествия, то ли ей понравилось ступать по траве с нетяжелой ношей на спине, но она будто ускорила шаг. Теперь уже впереди виднелся скалистый утес, за которым скрывалась пещера.
Возле зарослей боярышника я натянул повод.
— Вот мы и приехали. Это здесь, над утесом. — Спрыгнув с седла, я бросил повод Кадалу. — Оставайся здесь и жди меня. Через час можешь подняться. — Немного подумав, я добавил: — И не тревожься, если увидишь что-то наподобие дыма. Просто из пещеры вылетят летучие мыши.
Я уже почти забыл о знаке Кадала от дурного глаза. Теперь он вновь его сложил. Рассмеявшись, я покинул слугу.
Даже раньше, чем вскарабкаться по огибающей небольшую скалу тропинке на лужайку перед пещерой, я знал.
Назовите это предвидением. Мне не было знака. Разумеется, здесь стояла тишина, но эта тишина царила здесь всегда, когда я приближался к пещере. Но это безмолвие было иным. Лишь несколько минут спустя я понял, в чем дело: я не слышал журчания источника.
Я вышел на изгиб тропы и, ступив на дерн, увидел… Не было нужды заходить в пещеру, чтобы убедиться, что Галапаса здесь нет. И никогда уже не будет.
В невысокой траве перед входом в пещеру кучками валялся какой-то сор. Я подошел поближе.
То, что сотворили здесь, еще не успело зарасти. Здесь пылал костер, погашенный затем дождем, который не дал огню окончательно все уничтожить. Передо мной лежала куча размокшего мусора — обугленные деревяшки и щепы, тряпье, превратившийся в бесформенную массу пергамент с ясно видными почерневшими краями. Я перевернул ногой ближайший кусок обгоревшей доски. И по резному рисунку на ней узнал, что это было. Сундук, в котором хранились его книги. А пергамент — это все, что осталось от самих книг.
Думаю, в мусоре можно было найти еще кое-что из его вещей. Я не стал их искать. Если книги погибли, то та же участь постигла и остальное. И Галапаса тоже.
Едва переставляя ноги, я подошел ко входу в пещеру. Остановился возле источника. Теперь я понял, почему не было слышно журчания: кто-то забросал источник землей, камнями и мусором, выброшенным из пещеры. Но источник еще бил, и сквозь все эти грязь и сор беззвучно сочилась вода, медленно стекала по каменной стенке, превращая дерн у ее подножия в вязкое болото. Мне показалось, что я различил в чаше выбеленный водой скелет летучей мыши.
Как ни странно, факел остался на своем месте — в нише у входа в пещеру, — и к тому же он был сухой. У меня не было ни кремня, ни кресала, но я сотворил огонь и медленно вошел внутрь, держа факел перед собой.
Наверное, моя плоть трепетала, словно из пещеры на меня подуло холодным ветром. Я уже знал, что обнаружу внутри.
Пещеру не просто ограбили — разорили. Все, что только можно было, вынесли и сожгли. То есть все, за исключением бронзового зеркала. Конечно, оно не стало бы гореть и, наверное, было слишком тяжелым, чтоб забрать с собой в качестве добычи. Сорванное со своего места, зеркало, словно пьяный, стояло прислоненное к стене. Больше не осталось ничего. Даже летучие мыши не шевелились и не перешептывались под сводом пещеры. Сама пещера откликалась не эхом, а пустотой.
Подняв факел повыше, я глянул в сторону хрустального грота. Его там не было.
На какое-то мгновение я поверил, что ему удалось скрыть вход во внутренний грот и самому спрятаться там. Затем я все понял.
Расщелина, ведущая в хрустальный грот, была на месте, но случай, или называйте это как угодно, сделал ее невидимой для непосвященных. Бронзовое зеркало упало так, что вместо того чтобы отбрасывать свет на проем в стене, наоборот, затеняло его. Отраженный свет падал на выступ скалы, который отбрасывал клин густой черной тени как раз на вход в хрустальный грот. Люди, занятые грабежом и крушением утвари, не могли заметить проход над уступом.
— Галапас? — позвал я, вслушиваясь в пустоту. — Галапас?
Из грота донесся легчайший шепот, призрачное нежное гудение, похожее на музыку, которую я слышал однажды ночью. Ничего живого; да я ничего и не ждал. Все же я взобрался на уступ и, опустившись на колени, заглянул внутрь.
Свет факела отразился в кристаллах, и по стенкам освещенной сферы заметалась четкая тень от моей арфы. Целая и невредимая, арфа стояла посреди грота. Больше там ничего не было. Только затихающий шепот в сверкающих стенах. Должно быть, в этих вспышках и переливах света таились видения, но я знал, что сейчас открою себя им навстречу.
Опершись рукой на выступ скалы, я спрыгнул на пол пещеры; факел задымил. Пробегая мимо накренившегося зеркала, я увидел отражение высокого юноши, несущегося в вихре пламени и дыма. Его лицо казалось бледным, а огромные глаза — совершенно черными. Я выбежал на лужайку, забыв о факеле, от которого тянулся дымный шлейф. Подбежав к краю утеса, я сложил рупором ладони, приложив их ко рту и собираясь позвать Кадала, но внезапный звук, донесшийся сзади, заставил меня обернуться, как ужаленного, и задрать голову.
