И мимо.
Словно насмехаясь, бабочка в последний момент вспорхнула с грязного камня и беспорядочно заметалась в воздухе перед самым носом. Внезапно меня охватило неодолимое желание поймать летунью и смять тонкие крылья, словно доказывая: нет, не счастье это — жить одним днем, а сплошная глупость. Но бабочка вновь и вновь ускользала от жестокой ладони, обсыпая меня искрящейся на солнце пыльцой, а потом вильнула в воздухе — и полетела дальше. Рассердившись, я вскочила с камня и понеслась за ней. Выходило, что как раз вдоль самой правой тропинки, уходившей в холмы. Вот и славно, вот и выбрала… Везет мне!
Вприпрыжку гоняясь за бабочкой, я потеряла счет времени. Очнулась лишь после того, как солнце ударило прямо в глаза. Неужели пробегала целый день? А ведь и правда… Краски поблекли, светило скатывалось все ниже и ниже к горизонту. Зато запахи стояли такие, что в голове звенело — сладкие, но не приторные, свежие, но не бодрящие. И, кажется, исходили они из-за ближнего пригорка.
С сомнением оглянувшись на оставшуюся далеко в стороне тропинку, я подтянула пояс, поправила курточку и неспешно направилась к вершине холма. Подъем ощущался не особенно резким, но я едва переставляла ноги от запоздало навалившейся усталости, да вдобавок острые стебли травы обвивались вокруг колен, словно путы. Но упрямства мне, всегда получавшей желаемое, было не занимать. И, взобравшись наконец на пригорок, я поняла, что проделала путь не зря, ибо открывшаяся глазам картина… завораживала.
Сказать по правде, мне не особенно нравится желтый цвет. Разве что в сочетании с зеленым или фиолетовым. Но сам по себе… Фи, увольте. Вот оранжевый или золотой — другое дело, хотя если призадуматься — отличие лишь в оттенке. А поле в ложбинке между холмами было сплошь желто-коричневым. Лучи заходящего светила грели мне спину, ветер трепал полы курточки, а впереди расстилалось бесконечное пространство, заполненное подсолнухами. Крупные, источающие пряно-сладкий запах цветы повернули свои головки к закату, ловя быстро меркнущий свет. И это выглядело просто волшебно.
Превозмогая сильное головокружение, я бегом спустилась в чудесную долину. Мне, коротышке, макушки подсолнухов приходились наравне с глазами. Желтые, коричневые, черные, гладкие, колючие… Я шла, раздвигая руками щетинистые стебли, будто плыла в невозможно сладостном море. Нежные лепестки щекотали мне уши, пыльца набивалась в нос, заставляя беспрестанно чихать, но ощущение счастья было столь всеобъемлющим, что эти мелочи нисколько его не омрачали.
Да ради того, чтобы увидеть это поле, стоило бросить дворец! Если бы еще рядом со мной был… был… А разве я не все время одна? Кажется, так… Ох, голова моя головушка, что же ты такая непутевая — все кружишься да ведешь меня не в ту сторону… Лучше прилечь, поспать, а потом с новыми силами…
…да, да, да… непременно продолжу свой путь завтра… и отыщу, конечно… кого? Не важно…
Может, и не уходить никуда?… Я бессмертна, что там пара лет… или десяток… ах, как же я устала…
Я провалилась в сон, как в омут, а когда очнулась, вокруг была глухая ночь. Искорки звезд игриво перемигивались в темном небе. Весь левый бок онемел от мелких уколов травинок. Стало холодно.
— А, вот она где! — радостно воскликнул детский голосок. — Братик, братик, иди сюда, я маму нашла!
Зашуршали колючие стебли подсолнухов, и из сплошной травяной стены выскочили, хохоча, двое малюток. Девочка лет семи и мальчик — на годик-два постарше. Я сощурилась, вглядываясь. Детские головки утопали в ворохе кудрей — кажется, рыжих, но больше ничего в темноте рассмотреть было нельзя. Лица расплывались бледными пятнами, но я чувствовала, что малыши улыбаются, и от этого на сердце становилось сладко и тепло.
— Мамочка, мамочка! — плюхнулась девочка в траву рядом со мной. Мальчик, приняв степенный вид, неторопливо подошел и снисходительно потрепал сестренку по макушке. — Ты опять на поле с подсолнухами задремала? А ведь жаловаться будешь папе, что голова опять болит!
— Подожди, сестренка, — серьезно вмешался мальчик. — Разве ты не видишь, что мама устала? Целый день ловила мотыльков на продажу. Смотри, вон их целая корзинка стоит.
Я недоуменно вздернула брови. Почему они кличут меня мамой? И что это за папа такой? И при чем здесь мотыльки? Но тут взгляд упал на корзинку, накрытую плотной салфеткой из хлопка, и все сразу вспомнилось — и детские имена, и охота за бабочками, и свадьба с возлюбленным, и долгие-долгие счастливые вечера у очага…
С облегчением я рассмеялась и обняла ребятишек. В глазах прояснилось, и совершенно четко стали видны черты: резковатые, в отца, скулы и брови, мои улыбчивые губы…
— Ох, дети, и начудила же ваша мама! — я поднялась на ноги, подхватив корзинку с мотыльками. Лепестки подсолнухов мазанули по голым плечам — ростом меня природа не обделила. — Лиса, иди к маме на ручки! — позвала я девочку. — А ты, Тиссо, бери наш улов и ступай следом. Ну и разморило меня сегодня на поле! Такой сон привиделся… ух!
— Ой, мама, расскажи! — хихикая, запросили детки. — Мы так любим твои истории!
Мне почудилась фальшь в звонких голосах, но я отогнала эту мысль, как назойливую муху. Видать, и вправду перегрелась на солнышке.
— Слушайте, дети… Приснилось мне, будто живу я в настоящем, взаправдашнем дворце и служу там — кем бы в думали? Шутом! А помогает мне…
Вприпрыжку — мальчик и не торопясь — я с дочерью на руках, добрались мы до домика — маленького, но опрятного. Стены были в прошлом году выкрашены побелкой, новая желтая черепица — переложена… Постойте, а почему желтая? Ведь этот цвет мне совсем не по нраву!
— Разве ты не помнишь, мамочка? — удивленно распахнул глазенки сын. Мой сын, моя радость… — Это же папа выбрал — чтоб солнышко наш дом стороной не обходило!
Папа? Ах, да, любимый… Как же твое имя… Ну и напекло же мне в голову, мужнино прозвание забыть… Точно, Риссо!
Мгновенная радость сменилась недоумением. Имя, самое дорогое на свете, диссонансом ворвалось в мелодию моего спокойствия. Слишком звонкое, слишком свистящее… неродное. А мне-то помнилось, что его зовут… так ласково, так мягко — словно волна накатывает… Как же…
— Мамочка, иди сюда! Папа уже дома! — крикнул мальчик с порога. Лиса взвизгнула и спрыгнула на землю. Только пятки голые засверкали! А я все никак не могла отбросить гадкое, подленькое чувство, будто в совершенную музыку вкралась фальшивая нота.
Я неуверенно шагнула к изливающему желтый свет проему двери и застыла, не в силах ступить дальше. Будто бы стоило мне попасть в теплую, отделанную шершавым деревом комнату с жарко горящим очагом и запахом травяного настоя, как что-то сломалось бы, не выдержав напряжения. Я помотала головой и заглянула внутрь. Детки затеяли шутливую перепалку, перетягивая друг у друга корзинку, а мужчина стоявший спиной ко мне, смеялся, слегка откинув назад голову, незнакомым, будоражащим смехом. Светлые, бликующие то рыжим, то белым, то золотым волосы рассыпались по спине шелковистой волной, и это ударило больно, как стилет в сердце.
