— Славы вам хватит на всех. Но это будет не просто поход за добычей и славой. Вы не какие-то разбойные удальцы, а царевичи. А я — царь. Других царей у зихов нет, хотя недавно были. Но этого мало. Вы слышали об Ардагасте, царе росов? Мальчишка, моложе тебя, Тлиф, а покорил столько племён! Потому что в руках у него — Чаша Колаксая. Вот почему я веду вас к Гробнице Солнца. Когда на мне будут солнечный амулет и золотой шлем Сосруко, а в моей руке — его всевидящая чаша... — Он взглянул вслед расходившимся старейшинам и вполголоса продолжил: — Тогда я поговорю по-другому и со старейшинами, и с князьями, и с царями. Я соберу под одну руку все горные племена, от Боспора до Колхиды. И в этой руке, сначала моей, потом одного из вас — будет Чаша Солнца. — Глаза старика хищно сверкнули, жилистая, загрубевшая от меча и тетивы рука вытянулась вперёд. — Это будет рука воина Грома — бесстрашного и беспощадного, перед кем не устоят ни еммечь, ни тень Сосруко.
Сыновья почтительно слушали отца, и каждый из них, даже глуповатый Хвит, именно себя мнил этим великим царём гор, героем, который затмит Сосруко. Об одном они не думали — о племени, ради которого и совершают подвиги те, кого считают героями.
Там, где начинает подниматься в горы дорога из долины Туапсе к Гойтхскому перевалу, стоял высокий, наполовину засохший дуб. Многие ветви его обгорели и почернели от ударов молний, но большинство всё ещё буйно зеленело. Дуб помнил, как пробирались на юг киммерийцы, уходя от скифов, чтобы снова схватиться с ними на равнинах Лидии и у стен Ниневии. Он был уже стар, когда неукротимый Митридат, перследуемый римлянами, пробивался через страну зихов к Боспору, где и нашёл смерть, преданный сыновьями. Ветви дуба были увешаны всевозможным оружием — греческими и римскими гребенчатыми шлемами, сарматскими мечами, акинаками и панцирями из копытных чешуек, меотскими луками. Тут же висели шкуры зверей и просто лоскутки ткани. Священное дерево одаривали все — пастухи, охотники, но особенно щедро — воины, возвращавшиеся из набегов. В обширном дупле скалились черепа — звериные и человеческие.
Полсотни спешившихся всадников стояли перед деревом. Жрецом служил сам Хаташоко, резавший одного барана за другим. Его голос, не ослабевший от возраста: эхом отражался от скал.
— Шибле-громовержец! От тебя скрывается Солнце, и сам Владыка Неба трепещет, когда ты разгневан. Дай нам силу и мужество, чтобы овладеть сокровищами Гробницы Солнца, даже если сам Сосруко явится перед нами! Бог набегов! Даруй нам удачу в этом набеге! Да сокрушим мы всех, кто посмеет встать у нас на пути — мужчин, еммечь, чертей и богов! Их черепа и оружие мы повесим на этом священном дубе.
Длинноволосый человек в чёрной с серебряным шитьём хламиде черпал серебряной чашей дымящуюся кровь, бормоча заклинания, брызгал ею на дерево и на зихских воинов и наносил им на лбы и клинки печати демонов Марса и Сатурна, войны и смерти. Царь не слишком доверял захожему колдуну с его непонятными целями и невиданными обрядами. Но только этот пришелец мог то, на что не решался никто из местных ведьм и колдунов, слетавшихся на гору Себероашхо: чарами освободить души воинов от векового трепета перед Солнечным Вождём и его могилой.
Наконец обряд был окончен, и дружина двинулась к перевалу. Колдун не последовал за перевал. Он обосновался в укромной пещере, где, как говорили, некогда жил дракон, иссушавший источники. Горцы, кроме самых лихих ведьм, избегали подходить к ней. Некроманту же отсюда было удобно следить за происходившим и возле Гробницы Солнца, и в Пантикапее, и в стране абасгов, где его люди готовили резню Братьев Солнца. Главное же — в той усобице, что вспыхнет вокруг гробницы на Фарсе, его рука не должна была быть слишком заметной.
А Хаташоко и не настаивал, чтобы Валент ехал с ним до конца. Если нужно, чародей всё увидит в магическом зеркале или царь его вызовет с помощью халцедонового амулета. Зачем делить славу подвига с каким-то иудеем? Царь с царевичами не задумывались о том, что берут на себя не столько славу, сколько позор осквернителей могилы Сосруко. Именно этого и нужно было Валенту и тем, благодаря кому чернокнижник никогда не знал нужды.
Далеко не все в зихской дружине заметили, как по небу летело на запад нечто, совсем не похожее на птицу. Лишь те, кто отличался самым острым зрением, разглядели, что это летит верхом на тыкве женщина, простоволосая и одетая по-мужски. «Ведьма подалась на Себероашхо. Обнаглели стервы: даже днём летают», — подумали зихи и послали вслед пару стрел, не достигших цели. И ни один зих не узнал, что летунья опустилась вовсе не на ведьмовской горе, а возле драконьей пещеры, и жарко обнялась с её обитателем в чёрной хламиде.
Лесной тропой ехали к долине Фарса три десятка всадников с длинными распущенными волосами, вооружённых луками, секирами и щитами в виде полумесяца. У немногих были мечи. Стальных доспехов не было ни на ком — только панцири, боевые пояса и шлемы из шкур зубров и кабанов. Лишь вблизи можно было разглядеть, что все всадники — женщины. Самой младшей было пятнадцать лет, самым старшим — далеко за сорок. Всадницы превосходно держались в сёдлах и в своих кожаных латах, умело сшитых и хорошо подчёркивавших стройные, крепкие фигуры, вовсе не выглядели грубыми и мужеподобными.
Впереди ехала статная, полногрудая женщина лет сорока пяти. Её пояс украшала золотая пряжка в виде крылатой волчицы. Рядом с ней — пятнадцатилетняя девочка с чёрными кудряшками, худенькая, но не слабая. Следом ехали красивая женщина лет двадцати трёх с роскошными золотистыми волосами и другая — лет тридцати, с крупным кавказским носом и чёрными как смоль волосами, разбросанными по волчьей шкуре, прикрывавшей плечи.
— Вот подъедем мы сейчас к гробнице, а из-за неё вдруг вылетит стрела, и придётся вам выбирать вместо Томиранды новую царицу, — самым беззаботным тоном сказала предводительница.
— Не может такого быть. Наша великая волшебница Асатра всегда всё заранее знает и разведывает! — преувеличенно бодро заявила золотоволосая.
— А если такое и случится, мы за тебя, мама, славно отомстим! — решительно произнесла девочка.
— А потом передерётесь тут же, на поле боя. Сама виновата: вырастила из одной нахалки главную волшебницу, а из другой — первого бойца и полководца. Чаще надо было вас посылать за плугом ходить, чтобы не зазнавались, — сказала Томиранда, главная жрица Артимпасы.
Её величали царицей, хотя правила она лишь священным городком, где, кроме сорока жриц-воительниц, жили только их малолетние дети, рабыни-пленницы да несколько старух, утративших сан жриц по возрасту.
