— Да!
Айталын с вызовом подбоченилась:
— Сбежала! Спряталась!
— Из дому?
— Ага! И не твое дело!
Она крутанулась вихрем, повернулась к безмолвной Умсур:
— И не твое!
Ко мне:
— И не твое тоже!
К мастеру Кытаю:
— А ты вообще кто такой?!
Нет, не зря я сравнил младшую сестру с боотуром. Дело не в отваге, дело в размерах. Малышка Айталын — мне, усохшему, по плечо, двумя пальцами переломишь — сегодня расширилась вдвое. Да будет стремительным ее полет, подумал я. Что гнев с людьми творит, а?! Зимняя папина доха из семи козьих шкур, мехом наружу. Без пояса и застежек, до самой земли, внаброску на плечи. Под дохой — другая доха: женская, из рыси, чуть ниже колен. Если не ошибаюсь, мамина. Под рысьей дохой — праздничный кафтан с вышивкой. Вон, по̀лы свисают и ворот торчит. И второй ворот торчит: кафтан попроще, ровдужный. Под ним, наверное, рубаха, а то и две, просто мне не видно. И шапки, одна поверх другой, из волка и росомахи. И штаны поверх штанов. Двойные меховые чулки с кольцами. Сапог тоже две пары. Почему я так решил? Ну, верхние-то она у папы стащила. С голых ног, или там с ног в чулках такие сапожищи точно бы свалились. Обстоятельная у меня сестренка, деловитая. Подготовилась к холодам. Как она не спеклась в этом облаке?
Как она стоит, не падает?!
— Лезь обратно, — буркнул Мюльдюн. — Живо!
Вид у него был задумчивый. Кажется, Мюльдюн прикидывал, где в его облаке могла спрятаться коварная беглянка, и как это место ловчее законопатить.
— Не полезу!
— Лезь, говорю. Домой летим.
— Я до̀ма!
— Что?
— Дома я, понял! Силач безмозглый!
— Ты? Дома?
— Да! Я здесь живу!
— С каких пор?
— С теперешних!
Мешок упал под ноги Айталын. Сестра прижала подбородок к груди, словно готовилась прыгнуть с крутого берега в холодную речку. Голос ее зазвенел от слез, а может, от злости:
— Пропадут они тут! Пропадут без меня!
— Не пропадем! — возмутился я.
— Пропадете пропадом! Откуда у вас руки растут?
— Откуда надо!
— Вот-вот! Мне лучше знать!
— А с тобой не пропадем?
— Со мной нет! Я вам стряпать буду!
— Мы и сами…
— Стирать! Убирать! Одежду латать!
Я поймал ее взгляд, брошенный на Нюргуна. Уж не знаю, как надо смотреть, чтобы видеть в голом волосатом громиле беспомощного, нуждающегося в няньке младенца, но Айталын это удалось. Я шагнул вперед, собираясь помочь Мюльдюну загнать упрямицу в облако, и никуда не шагнул, потому что чьи-то пальцы взяли меня за плечо. Подержали, удержали, отпустили. Нюргун протопал мимо нас, нимало не смущаясь своей наготой, и встал между Айталын и Мюльдюном. Сутулый, курящийся паром, он обождал, пока Айталын юркнет ему за спину, и выпрямился. В действиях Нюргуна не было ни угрозы, ни сомнений — одна спокойная решимость.
— Не люблю, — сказал он Мюльдюну. — Люблю.
И для верности указал, кого он любит, а кого не любит.
— Дурак! — с восторгом пискнула Айталын.
Ну, это она зря. Хорошо обзываться, когда в безопасности.
— В дом пошли, — вздохнула Умсур.
И вздохнула еще раз, когда малышка Айталын влетела в дом первой.
В неволе выращенный исполин,
Воле радуясь, как дитя,
Всей широченною пятерней,
Тяжеленной ладонью своей
Так зашлепал увесисто по земле,
Что о́тгулом заухала даль…
Бурно мчались мысли его,
Не помещались, видать, в голове.
«Нюргун Боотур Стремительный»
1
Железные яйца мастера Кытая
Первым делом Айталын сунулась на кухню. Ишь ты, удивился я, следуя за ней. Вот так живешь, думаешь: «Нахальная у меня сестрица выросла!» — а она не просто нахальная, она хозяйственная! С придирчивостью, в которой угадывалась мама, Айталын изучала свои новые владения. Камелек, крючки-полки, котлы-миски. Простору больше. Потолок выше.
В потолке — черная дыра.
Привстав на цыпочки, я сунул нос в дыру. Хорошо, не сквозная — неба не видно. В дыре жужжало, копошилось, вздрагивало. Надеюсь, пчелы там не угнездились?! Обидевшись на мои домыслы, чернота ярко вспыхнула; раздался звонкий щелчок, и жужжание смолкло. Я заморгал, гоня прочь радужные круги, плавающие перед глазами.
— Ой, жарища! Так всегда будет, что ли?
Нет, это Айталын не у меня спросила: в дверях объявились Умсур с кузнецом. За их спинами горбился Нюргун: ему тоже было интересно. Не дожидаясь ответа, Айталын принялась стягивать с себя лишние одежки.
— Скоро остынет, не переживай.
— Станет холодно? Мы замерзнем?!
Айталын прыгала на одной ноге, с наполовину стянутым сапогом. Если похолодает, читалось на ее лице, может, сапог лучше не снимать?
— Раздевайся, — велела Умсур. — Сопреешь.
Я кивнул мастеру Кытаю на дыру в потолке: что за штука? Кузнец в смущении потупился: промашка вышла, бывает. В коридорчике заворочался Нюргун, и все поспешили дать ему дорогу. Простору на кухне сильно убавилось. Взгляд Нюргуна перебегал с блестящих котлов на мигающий огоньками камелек, с камелька — на полки с мисками; дальше, дальше… К счастью, он ничего не трогал, только глазел с детским интересом. Кажется, я начал привыкать к брату. Ну так, самую малость…
Позже, в коридоре, я нарочно отстал, пристроившись к Умсур.
— Мастер Кытай долго строил наш дом?
По опыту я уже знал: добиться внятного ответа от самого кузнеца — проще сосну с корнем вырвать.
— Год? Два? Пять?!
— Три дня, — отмахнулась моя старшая сестра.
— Эдакую махину?! Со всей утварью?!
— Много ли времени нужно птенцу, чтобы вылупиться?
— При чем тут птенец? Наш дом что, по-твоему, вылупился?
— Вроде того, — кивнула Умсур.
— Из яйца?
Я живо представил себе железное — а какое еще?! — яйцо размером с сопку. Вот скорлупа трескается, с нее осыпается ржавая окалина. Белок пышет жаром, как горн в Кузне; в желтке вращаются-стрекочут зубчатые колесики. Из огненного нутра восстает, вырастает наш дом. Теперь понятно, почему здесь такая жарынь! Если дом недавно вылупился, если он еще не успел остыть…
— Типовые? — уточнил я.
— Что?
По-моему, у меня получилось удивить всезнайку-Умсур.
— Дома — типовые? Я помню, ты говорила. Как птенцы из одной кладки, да? У папы с мамой, у дяди Сарына, у нас с Нюргуном?
— Соображаешь, малыш.
