Она произнесла последнее слово так, словно вместо него должно было стоять другое слово. Например, «глупо».
— Ты имеешь в виду, что мир могут спасти только хладнокровные, расчетливые сволочи?
— Должна признать, холодный расчет иногда оказывается весьма полезным, — кивнула Сьюзен. — Может, нам стоит взглянуть на эти часы?
— Зачем? Ущерб уже нанесен. Если мы разобьем их, станет только хуже; кроме того, я как бы попытался к ним подойти, но маховик вдруг закрутился как бешенный, и я, ну, того, решил вести себя…
— Поосторожнее, — закончила за него Сьюзен. — Это хорошо. Осторожность никогда не помешает. Однако мне нужно кое-что проверить.
Лобсанг попытался взять себя в руки. Эта странная девушка, похоже, всегда знала, что делать, — причем всем и каждому. С другой стороны, разве у него был выбор? А потом он вспомнил банку с йогуртом.
— А вот это имеет какое-нибудь значение? — спросил Лобсанг. — Могу поклясться, на улице она оказалась уже после того, как время остановилось.
Сьюзен взяла банку и внимательно ее осмотрела.
— О, — равнодушно произнесла она. — Значит, здесь был Ронни, да?
— Ронни?
— О, мы все знаем Ронни.
— И что это значит?
— Скажем так, если это он нашел твоего друга, значит, с ним будет все в порядке. Вероятно. По крайней мере, в большем порядке, чем если бы его нашел кто-нибудь другой. Послушай, может, наконец займемся спасением не человека, а человечества? Холодный расчет, понял?
Она вышла из переулка. Лобсанг поплелся за ней. Сьюзен шла с таким видом, словно вся улица принадлежала ей. Заглядывала в каждую дверь и каждый темный переулок, но вовсе не как потенциальная жертва, опасавшаяся злоумышленников. Похоже, она даже была слегка разочарована тем, что не находила там ничего опасного.
Сьюзен подошла к часовой лавке, вошла в нее и остановилась на мгновение, разглядывая зависший в воздухе цветок из стеклянных осколков. Судя по выражению ее лица, она не нашла в увиденном ничего странного, да и вообще в жизни ей приходилось встречать куда более интересные вещи. Потом она приблизилась к внутренней двери. Из-под нее по-прежнему лилось свечение, но уже не такое яркое.
— По-моему, все чуть успокоилось, — сказала Сьюзен. — Это хорошо… Но там, внутри, двое. А это уже плохо.
— Кто?
— Подожди, сейчас открою дверь. Только будь осторожен.
Дверь открывалась очень медленно. Лобсанг вошел в мастерскую вслед за девушкой. Маховик стал вращаться быстрее.
Часы стояли в центре комнаты и светились так, что на них было больно смотреть.
Но он тем не менее не мог отвести от них глаз.
— Я… Именно такими я их себе и представлял, — признался он. — О, как они…
— Не подходи к ним, — предупредила его Сьюзен. — Поверь мне, это неверная смерть. Обрати внимание на то, как я выразилась.
Лобсанг часто заморгал. Последние две мысли явно принадлежали не ему.
— Что-что ты сказала?
— Я сказала, что это неверная смерть.
— То есть еще хуже, чем верная?
— Гораздо. Смотри.
Сьюзен подняла с пола молоток и аккуратно стала подносить его к часам. Когда она поднесла молоток совсем близко, он завибрировал в ее руке, потом вырвался из пальцев и исчез. Сьюзен даже дернулась от неожиданности и едва слышно выругалась. Перед самым исчезновением вокруг часов на мгновение возникло небольшое кольцо, напоминавшее молоток, но только если его раскатать в тонкий лист, а потом свернуть в трубочку.
— Ты имеешь представление, почему это произошло? — спросила она.
— Нет.
— Я тоже. А теперь представь себя на месте молотка. Неверная смерть, понимаешь?
Лобсанг посмотрел на две замершие фигуры. Одна была среднего роста и имела все необходимые конечности, чтобы быть квалифицированной как человеческое существо; правда, все остальное в ее внешности буквально вопило об обратном. Фигура таращилась на часы. На них же таращилась фигура номер два, принадлежавшая мужчине средних лет с глуповатым лицом. В одной руке мужчина держал чашку чая, а в другой, насколько понял Лобсанг, печенюшку.
— Того, кто никогда не выиграл бы конкурс красоты, даже если бы был его единственным участником, зовут Игорь, — сообщила Сьюзен. — Второй — доктор Хопкинс из Гильдии Часовщиков.
— Ага, теперь мы, по крайней мере, знаем, кто сделал часы, — обрадовался Лобсанг.
— Я так не думаю. Мастерская доктора Хопкинса находится в нескольких кварталах отсюда. Кроме того, он делает в основном сувенирные часы для весьма странных и разборчивых покупателей. Это его специализация.
— Значит, их собрал… Игорь?
— Конечно нет! Игори — профессиональные слуги. Никогда не работают самостоятельно.
— А ты, похоже, много знаешь, — заметил Лобсанг, глядя, как Сьюзен кругами ходит вокруг часов, будто борец, пытающийся отыскать удобное место для захвата.
— Да, — ответила она, не поворачивая головы. — Именно так. Первые часы сломались, а эти выдержали. Создать такие мог только гений.
— Злой гений?
— Трудно сказать. Не вижу никаких свидетельств этому.
— Каких именно?
— Ну, например, надпись «Бва-ха-ха!!!!!» на одной из стенок была бы неплохой подсказкой, как ты думаешь? — фыркнула она, закатывая глаза.
— Я тебе только мешаю, да? — спросил Лобсанг.
— Совсем нет, — возразила Сьюзен, переводя взгляд на верстак.
Она взяла моток шланга, свисавший с гвоздя над стеклянными банками, и пристально его оглядела. Потом швырнула в угол и уставилась на него так, словно ничего подобного в жизни не видела.
— Не говори ни слова, — прошептала она. — У них очень тонкий слух. Просто отойди к огромным стеклянным бакам за твоей спиной и постарайся ничем не привлекать к себе внимания. И сделай это Немедленно.
Последнее слово несло в себе какие-то странные гармоники. Лобсанг вдруг почувствовал, что ноги его сами зашагали туда, куда велела Сьюзен.
Затем дверь приоткрылась, и в комнату вошел мужчина.
Как Лобсанг чуть погодя осознал, самой странной чертой его внешности была полная, абсолютная забываемость. Он впервые увидел лицо, о котором практически нечего было сказать. Да, там присутствовал нос, рот, имелись глаза, причем достаточно безупречные, но внешности они почему-то не составляли. То были лишь части, которые никак не могли собраться в единое целое. Больше всего это лицо походило на лицо статуи — приятное, привлекательное, но за которым ничегошеньки нет.
Медленно, как человек, обязанный думать о своих мышцах, мужчина повернулся, чтобы посмотреть на Лобсанга.
