Впрочем, проблемы не было и тут. Министерство охраны порядка в Паломную седмицу работало, как в обычные времена. Адреса же врачей были там в неменьшем ходу, чем адреса подпольных игорных домов.
Так что не прошло и десяти минут, а записная книжка уже удостоилась чести содержать в себе информацию о нынешнем местожительстве несостоявшегося волшебника. Но ехать к нему расхотелось. Репня тоже завершил суматошную декаду и вполне мог сейчас где-нибудь лежать кверху пузом. Поэтому Свет решил послать к Бондарю курьера, а поелику Петр уже заложил карету, в качестве курьера вполне можно было использовать и его — все равно никаких поездок на сегодняшний день не намечалось.
Вызвал Берендея, велел прислать Петра. Петр тут же возник на пороге кабинета.
— Экипаж заложен, чародей!
— Спасибо, Петруша. Я передумал. Попрошу съездить вас. Вот адрес. — Свет переписал адрес и вручил бумажку кучеру.
— Слушаюсь, чародей! Что я должен передать? Пакет?
— Нет, сообщение будет на словах. Попросите этого человека прийти сегодня сюда, ко мне. — Он поразмыслил, как дать понять Репне о цели их встречи. И, придумав, добавил: — Я приглашаю его на тот же час, что и в прошлый раз. Но если он пожелает прийти пораньше, я ему неудовольствия высказывать не стану. Даже если он явится к обеду… Так и передайте!
— Должен ли я ждать, буде нужного вам человека дома не окажется?
Свет снова немного подумал. Пожалуй, в этом случае Репня может возомнить, что чародей Сморода слишком в нем нуждается. Конечно, хотелось бы определиться с Верой пораньше, но с другой стороны, еще день-два практически ничего не решают. Ему вдруг пришло в голову, что он и вовсе затеял полнейшую мерзость, но признаться себе в этом значило осознать: то, что произойдет между Репней и Верой, волнует его не только с точки зрения государственных интересов. Ни подобного нетерпения, ни подобного осознания у члена палаты чародеев Государственной думы Великого княжества Словенского быть не могло даже в кошмарном сне. И потому Свет быстренько принял половинчатое решение.
— Если нужный мне человек окажется дома, передадите ему мое сообщение на словах. Если же его дома не будет, вернетесь и доложите. Ждать не надо. Потом можете быть свободны.
Петр, мгновенно сообразивший, что есть возможность провести с семьей всю вторую половину дня, обрадованно кивнул и выкатился из кабинета.
А Свет сел за стол, достал перо с бумагой и принялся сочинять концовку «Нового приишествия».
Разумеется, земной путь Кристы должны были завершить насильники и только насильники. В этом Свет был теперь абсолютно уверен. Такая смерть в чем-то перекликалась со смертью Иисуса на кресте. Распятие в дорожной пыли — это было символично и неглупо. И где-то даже касалось судьбы любой колдуньи реального мира. В подобной реминисценции имелся определенный смысл. Если ему на старости лет удастся когда-нибудь опубликовать свои произведения, над судьбой Кристы будут рыдать и колдуньи, и обычные женщины. Первые, потому что для них изнасилование — прежде всего, конец Таланта, а вторые, потому что для них подобная смерть — изнанка наслаждения, постоянное напоминание о той грани, которая существует во всех жизненных коллизиях, о которой никогда не вредно вспоминать, которую в любых обстоятельствах не стоит переступать. И выписать эту смерть нужно именно в той мизансцене, что он видел в душе Веры. На нее-то, судя по всему, эта мизансцена наведена со стороны, нечто сходное с ложной памятью, но для Кристы мы сделаем чью-то выдумку реальной судьбой. И пусть потом Криста вознесется к Цебаоту, чтобы жестокий иудейский боженька, соединившись с ее духом, еще раз вспомнил, кого он создал в стародавние времена, намереваясь осчастливить жизнью в своем Эдемчике.
Нет, сцена определенно нравилась Свету, и он, окунув перо в чернильницу, подобно этому перу, нырнул в реальность вымышленного мира. Слова пристраивались в кильватер друг другу, предложение сменялось предложением, абзац следовал за абзацем — давно уже он не работал с таким наслаждением. Это вам не блудопись для ежедневной разрядки! Нет, если бы в мире не было колдовства и политики, наверняка стоило бы сделаться сочинителем. Чем-то эти профессии похожи друг на друга. Наверное, ощущением власти над жизнью — пусть у сочинителя эта жизнь и нереальна. Зато его просчеты не уничтожают людей, как неизбежные ошибки политиков. И не губят вас самого, как проколы колдунов. Политиков современники чаще всего проклинают, колдунам поголовно завидуют, а в сочинителях видят своих закадычных друзей. Потому что без политиков не способна обойтись история. Без колдунов невозможна повседневная жизнь. А без сочинителей не может душа. Ко всему прочему, ни колдуна, ни политика — даже если они надоедят вам хуже горькой редьки — не захлопнуть и на полку не поставить.
Свет и не заметил, как пролетели полтора часа. Но тут стук в дверь призвал его назад, в реальный мир.
Свет с сожалением оторвался от бумаги. Оказалось, вернулся Петр. Репни дома не оказалось, и Свет неожиданно для себя порадовался этому известию.
Петр подивился справному настроению хозяина и отправился распрягать лошадей.
Едва он исчез, Свет почувствовал инициацию волшебного зеркала.
* * *
Буривой Смирный в кабинет вошел стремительно и целеустремленно. Словно к начальству на разнос.
— Здравы будьте, чародей!
— Будьте и вы здравы, брате! — отозвался Свет. — Я не до конца понял по волшебному зеркалу ваш эзопов язык. Вы хотели сообщить, что случилось нечто важное?
— Да, — сказал Смирный. — Именно случилось. И именно важное. Мне кажется, меня прощупывал чародей Лапоть.
— Вот как? — пробормотал Свет. Это было действительно важное. — Расскажите-ка, почему вы решили, что он вас прощупывал?
Смирный вдруг заволновался — аж желваки на скулах заходили. Стиснул персты:
— Чародей вызвал меня сегодня к себе и попросил доложить, что сделано за последние сутки. Я, вестимо, проводил кое-какие сыскные действия в отношении научных противников Барсука, но, вестимо, многого сделать не успел. Во-первых, потому что не верю в эту версию, а во-вторых, началась Паломная седмица, и в такой обстановке работать с людьми очень сложно. Все либо молятся у Святилища да купаются в Ильмене, либо ходят друг к другу в гости. Чародей начал меня ругать за нерадивость. Ни разу еще меня так не ругали. — У Смирного дрогнула верхняя губа. — Однако я сдержался. Молча выслушал, попытался оправдаться Паломной седмицей, а потом вдруг почувствовал себя не в своей тарелке. Ощущение было уж больно странным… Будто кто-то обдувает вам затылок теплым воздухом. Легонькой такой струйкой, и вроде бы волос у вас нет. Тепло скользит прямо по коже.
