— Ваша конференция планировалась в качестве ответной или вы готовились нанести упреждающий удар?
— Я впервые слышу о коммерческих интересах митрополита Феофана, — быстро сообщил Борис, отодвигаясь от приятеля. — Надеюсь, что обвинения в его адрес ошибочны.
Красный, как рак, митрополит вскочил на ноги…
И Нина поняла, что пришел ее час.
— Алчность, порожденная дьяволом, убивает душу! — Она знала, что легко привлечет внимание бурлящего зала. В ските учили, КАК надо говорить, чтобы слово Божие достигло людей, и Нина не удивилась наступившей тишине. — Алчность и корыстолюбие! Вы продали истинную веру за тридцать сребреников! Ты, Феофан, продал ее! Ты превратил Церковь в притон, и менялы сидят в твоих храмах! Твои руки ищут золото! Твои глаза ищут золото! Ты пошел на сделку с Сатаной, и нет тебе прощения! — Пузатый Алик оторопело уставился на девушку. Остальные тоже. Ни один человек не находил в себе сил прервать ее страстный монолог. В ските хорошо учили проповедовать. — Христос был истинной виноградной Лозой! Он нес людям свет и облегчение, а вы… Вы дикие побеги, выросшие вокруг подлинного учения! Что вы можете принести людям, кроме сребролюбия и сладострастия? Яд ваших поступков разрушает все хорошее вокруг! Вы толкаете паству в объятия дьявола и пируете во время духовной чумы! Но свет истинной веры сильнее! Свет истинной веры пробьется сквозь наведенную вами гнилую тьму! Ад ждет ваши души! И только искупление поможет обманутым вами людям! Искупление ради людей! Христос взошел на Голгофу ради нас! И дал нам пример любви и страдания ради других!
Кселиман зевнул и небрежно посмотрел на часы. Он оказался единственным, кто не был увлечен речью Нины, и этот факт мог бы удивить… если бы хоть кто-нибудь еще смог оторваться от ее страстного монолога.
— Я верю, что помогу очиститься вашим душам! Я делаю это ради вас, люди! Ради всех вас! — Девушка подошла к столу, и в ее руке вспыхнул огонек зажигалки. — Этот город болен. Этот город грешен. Они делают его таким! Они превратили Третий Рим в Содом и Гоморру! Они тянут свои грязные лапы к Церкви, но этого не будет. — Нина повернулась к Осиновскому и очень-очень тихо, так, что ни один прибор не смог записать ее слова, произнесла: — У тебя еще есть шанс, Боря.
На мгновение оторопевшему Осиновскому показалось, что он слышит голос Глеба.
И Нина поднесла зажигалку к своему лицу…
В официальных полицейских отчетах было указано, что самосожжение гражданки Топорковой было совершено на почве религиозного фанатизма. Не установленным способом ей удалось пронести на пресс-конференцию емкость с не установленной горючей жидкостью, вылить ее на себя, а затем поджечь. Попытки сбить пламя не увенчались успехом, смерть наступила от многочисленных ожогов, пострадало сто процентов кожного покрова. Официальные эксперты не могли написать то, о чем говорили свидетели. Они не могли указать, что гражданка Топоркова не приносила в зал не установленную жидкость и уж тем более не выливала ее на себя.
И что огонь, мгновенно охвативший все тело девушки, вряд ли бы удалось погасить.
Да никто и не пытался. Потрясенные неожиданной речью и ужасающим финалом люди просто смотрели, как в самом центре парадного зала «Соединенного общественного банка» умирает красивая девушка.
К каждому человеку можно найти ключик. Один спокойно пытает людей, но не выносит вида мучающейся собачки, другой способен переступить через родителей и детей, но струйка крови из собственного носа ввергает его в истерику, третий… Глебу хватило одной беседы, чтобы понять, как нанести удар по Осиновскому. Прицельный и безжалостный удар, отправивший Бориса в глубокий нокаут.
— Водки! — Осиновский не дрожал, его трясло. — Кселиман! Водки!
Помощник аккуратно закрыл дверь кабинета.
— Где водка, падла?!
— Борис Иосифович, у меня очень срочное сообщение.
— Потом! — Осиновский торопливо распахнул бар и налил себе стакан водки. Горлышко бутылки нервно стучало о хрусталь. — Ты видел? …, ты видел?! Эта сука улыбалась! …, она улыбалась!! Она чиркнула зажигалкой и улыбалась!!! Да что он за человек? Ты видел, как эта сука улыбалась?
— Видел, — невозмутимо подтвердил Кселиман.
— …, да ни … ты не видел, падла! Эта сука горела и улыбалась!! — Борис выпил. Жадно, торопливо, дрожа, водка текла по подбородку, но Осиновский не обращал на это внимания. — …, она пришла, чтобы сгореть на моих глазах. Глеб велел, и она пришла.
— Борис Иосифович, у меня ОЧЕНЬ срочное сообщение, — напомнил помощник.
— Да пошел ты… — Осиновский вырвал из его рук лист бумаги. — Что за …?
Строчки плясали перед глазами.
«Настоящим сообщаем… открыто уголовное дело… Налоговая полиция провела выемку документов на ООО „Краснознаменский завод“… Крупные хищения и мошенничество… Арестованы все топ-менеджеры предприятия…»
Краснознаменский машиностроительный? Жемчужина его империи?
Осиновский упал в кресло:
— Как эти гады посмели?
— Губернатор области провел пресс-конференцию и заявил, что лично ознакомился с собранными налоговиками материалами и нашел их достоверными. Главный бухгалтер начал давать признательные показания. — Кселиман помолчал. — Они вскрыли все наши финансовые схемы.
— Это Глеб, — прошептал Борис. — Это Глеб. Со всех сторон Глеб!!
— Не сомневаюсь, — сухо подтвердил помощник.
— Где этот дурак Феофан?
— Уехал…
— Ах, да… — В памяти всплыл пулей вылетевший из зала митрополит. — У него свои проблемы, контрабандист хренов… — Дрожали руки, дрожали губы, неистово билось сердце. Ценой титанических усилий Осиновский попытался сосредоточиться, но получилось не очень. — Глеб хочет войны? Ладно, … с ним! Будет война! — Но уверенности в истеричном голосе Бориса не чувствовалось. — Будет ему война!!
Телефонный звонок оборвал храбрую речь на полуслове. Осиновский замолчал, пару секунд таращился на телефон и буркнул:
— Меня нет.
Кселиман снял трубку, послушал и посмотрел на хозяина:
— Это Глеб.
— Черт! — Борис осторожно, словно взведенную гранату, взял трубку и приложил ее к уху. Его руки заметно дрожали. — Да?
— Как я уже говорил, я не злопамятен. — Голос Сухорукова был спокоен, даже отстранен. — В качестве наказания за причиненные неудобства ты проведешь ближайший месяц за границей. И лишишься Краснознаменского завода. Все. Чтобы к вечеру духу твоего в стране не было.
Осиновский долго, целую минуту, слушал короткие гудки, затем бросил трубку на стол и перевел взгляд на помощника.
— Я хочу… — И, резко замолчав, рухнул в кресло.
