Ольга Смайлер - Тростниковая птичка

Завтракали мы в гнетущей тишине — я давился тостом с кофе, Соня меланхолично ковыряла ложкой в хлопьях с молоком. У обоих не было аппетита. Я порывался заговорить, но Соня вскинула глаза, в которых была обида и боль, и я промолчал. Есть после этого стало совсем невозможно, и я пошел дожидаться Птичку в машину. Она появилась почти сразу, и сердце болезненно сжалось. В своей синей иномирской одежде, с красными волосами, рассыпавшимися по плечам, она была также беззащитна и прекрасна, как в замке Нашер, где я увидел её в первый раз, и столь же упряма и горда, как и тогда. В руках у Птички ничего не было, она не взяла с собой ничего керимского

Соня выбралась из машины, не дожидаясь моей помощи, и не оглядываясь двинулась в Дом Старейшин, на пороге которого уже стоял Эдвард. Я долго смотрел ей в след, пока не услышал знакомый шум от двигателя машины Терри. Парни, хоть и были изрядно помяты после ночного веселья, но все были трезвы. Мы обменялись с братьями Хольм рукопожатиями, Терри и Мист ограничились кивками и, сдав гостей мне на руки, уехали досыпать.

— Улетаете, — констатировал я разглядывая близнецов.

— Улетаем, — согласился один из них, кажется, Петер

— Берегите её… — я помялся, потом вытащил приготовленный пакет, — передайте ей, когда браслет расстегнется. Не раньше.

— Может ты сам? — начал второй, кажется, Пауль.

Я лишь покачал головой:

— Она ничего не возьмет от меня. Слишком сильно я её обидел.

Парни в ответ только покачали головами. Петер забрал у меня пакет, Пауль неожиданно серьезно глянул на меня.

— Береги себя, — выдал сын барона Хольма.

— Всенепременно, — фыркнул я в ответ и, подождав, пока они не зайдут в дом, вернулся на водительское сиденье.

Что ж, я сделал все, что хотел. Теперь оставалось только ждать.

Дождь все лил и лил, капли барабанили по крыше беседки, создавая ровный, мерный шумовой фон. Мы с Терри ждали. Белые ритуальные одежды, в отличие от "женатого" костюма, я приготовил совсем недавно и с особым тщанием: ничего нет хуже в последние минуты, чем натирающий шов или сползающие штаны, способные испортить величественный настрой церемонии. Терри же упирался до последнего, поэтому сейчас, в необмятом, накрахмаленном до хруста церемониальном одеянии, ужасно маялся за моим левым плечом. Я буквально спиной чувствовал, как он давит в себе желание как следует почесаться. По правилам я должен был быть преисполнен светлой грусти. На деле же — я прислушивался к сопению Терри, размышлял о том, что беседка с полом, отделанным плиткой, оказалась очень удачным местом для церемонии (будет легко смыть кровь, и дом не потеряет в цене из-за моего решения), восхищался предусмотрительностью наших предков, завещавших выполнять церемонию на специальном коврике, который, как оказалось, изготавливается из ткани повышенной гигроскопичности. В общем — голова моя в этот момент оказалась забита кучей бытовой чепухи, и я никак не мог сосредоточиться на главном, пока не нашарил глазами собственный нож, лежащий перед собой. На рукоятке ножа все еще был повязан легкий Сонин шарфик.

Воспоминания накрыли лавиной, будто дверь, надежно запиравшая их в самом потаенном уголке, не выдержала и сорвалась с петель. Вот мы в беседке, ее голова у меня на груди, я вижу только макушку и растрепанные яркие волосы, и меня захлестывает нежность, почти забытое мной за эти годы чувство. Вот она сидит на диване, поджав ноги под себя, и, замерев, переживает острый момент очередного фильма в галавизоре, и я сам не дышу, стараясь не нарушить этот неожиданный, хрупкий момент сопричастности. Шарф скользнул между пальцев и в памяти услужливо всплыл тихий вечер, Соня на моих руках, и наш жадный, несытый поцелуй, во время которого я все глажу ее по голове, пропуская пряди волос сквозь пальцы. Запах, такой родной, сводящий с ума, я вдыхал его, прижимаясь к ней во время близости, и не мог надышаться. Образы были настолько яркими, что я застонал.

— Сайгон?! — неожиданным было то, что меня окликнуло два встревоженных голоса, — Началось?

Я развернулся и не поверил своим глазам. Эдвард… нет, правильней будет сказать — отец, стоял в арке беседки, в церемониальном белом одеянии.

— Я обещал прийти попрощаться, — ответил он на незаданный вопрос и встал за моим правым плечом. — Они улетели. Я заезжал домой, надо было кое-что сделать и переодеться. Как ты, сынок?

Я лишь неопределенно помотал головой.

Связь между браслетами рвется мучительно, выматывая мужчину, заставляя его испытывать страдания, сводящие с ума. Разрыв связи подавляет инстинкт самосохранения, вызывает приступы аутоагрессии, когда кажется, что боль, которую причиняешь себе сам отвлекает от "браслетной" боли. Большинство сводят счеты с жизнью именно на этом этапе, самостоятельно прекращая свои страдания. Но бывают случаи, когда по каким-либо причинам это не удается. Тогда ему на помощь приходят те, кто стоит за его спиной. Это почетная обязанность, которую стараются избегать всеми силами. Терри, например, отказывался до последнего, апеллируя к моему здравому смыслу, напоминая о моей смешанной крови и неоднозначных реакциях на ритуалы, и сдался только тогда, когда я напомнил ему, что больше мне обратиться не к кому. Разве что — к Расмусу. Терри, если доведется, будет милосерден — он, не доверяющий ножам, принес пистолет, который гарантированно вынесет мне мозг и избавит от боли. А вот появление Эдварда было неожиданным, но, по небольшому размышлению, выглядело идеологически правильным для рода Песчаных котов. Только вот я впервые видел, что отцу чихать на идеологию, интересы рода и прочие резоны. Он действительно пришел попрощаться. И, если понадобится, своим ножом прекратит мою агонию.

Время неумолимо текло, мы же трое терпеливо ждали. Первым не выдержал Терри.

— Понастругали тут некоторые… полукровок, а мы мучайся! — послышалось ворчание слева, — То от капель в нос пытается откинуться, то вот теперь жена улетела, а он ни в одном глазу!

— Не учи воина… картошку чистить, — неожиданно беззлобно огрызнулись справа, — сначала своих настругай, потом и поговорим.

Я замер… Конечно, ритуал уравнивал всех его участников, но еще пару дней назад я не мог и представить, что Эдвард, которого за глаза звали "Эдвард Стальные Яйца" будет пикироваться с одним из молодых воинов.

— Ничего, что я тут весь в белом сижу и у меня ритуал? — ядовито поинтересовался я, когда первый шок прошел.

— А ничего, что на тебя опять ничего не действует? — также ядовито отозвался Терри, — они, может, уже в атмосферу входят, а ты сидишь тут как дурак. И я с тобой, за компанию. Ты, Сай, учти, про такое уговора не было, я в тебя нормального стрелять отказываюсь.