— Ты не ответил на вопрос о том, чем объясняется твое молчание, — сказал Лицемер, посмотрев на меня. — И потому у меня закрадывается подозрение, что ты ведешь собственную игру и вовсе не желаешь достичь той цели, которую мы все ставили перед собой изначально.
Я усмехнулся.
— А как в эту версию укладывается то, что я помог тебе возродиться?
— Не знаю. Возможно, ты хочешь войны для того, чтобы вновь предать всех нас в самый решительный момент — на этот раз для того, чтобы выгадать себе наилучшие условия. Может быть, присоединение к тем, кто возлег на Дне, не способно удовлетворить твои аппетиты. Возможно, ты хочешь создать собственное царство в срединных мирах, покорив своей воле Сферы в верхних кругах преисподней и даже, возможно, какие-то из тех, что находятся на нижних небесах. Я не знаю.
В ответ мне оставалось только рассмеяться.
— Ты жил во мне, пока я был человеком…
— В частице тебя, а не в тебе…
— …и я согласился отдать тебе свою душу. Ты получил доступ к моей сущности Князя и мог бы сделать меня своей маской. Ты видел все мои мотивы.
— Я помню это, — признал Лицемер. — Однако это не означает того, что теперь ты думаешь также, как и тогда, когда я владел тобой.
— По-твоему, на протяжении столетий у меня могли быть одни намерения, а теперь вдруг стали другие? И это твое обвинение основано лишь на том обстоятельстве, что я не счел нужным посвящать тебя в свои секреты?
— Это обвинение основано на предположении о том, что ты мог предусмотреть мою сделку с человеком Льюисом, — как всегда ровным голосом ответил Лицемер. — Ты мог отделить и спрятать часть себя, и забыть о том, что спрятал. Я увидел ту часть, которую ты был готов мне показать, убедился в твоей искренности и позволил Льюису соединиться с тобой. А затем, когда ты стал восстанавливаться уже в качестве Князя, проникать в свои бисуриты и осознавать целые миры как части собственного внутреннего пространства — ты впитал ту часть, которую некогда отделил и все вспомнил. Твоя божественная сущность была разбита на тысячи частей, и Льюис — лишь одна из них. Думаешь, я об этом не помню? В любую из остальных ты мог вложить свои самые тайные, самые коварные намерения и планы, которые не собирался показывать мне.
Я расхохотался. Но смеялась лишь одна из моих личностей — другие занимались своими делами в Нижних Мирах, а третьи обдумывали, что ответить Князю Лжи. При общении с ним у всех рано или поздно возникали сложности. Ирония судьбы: Князь Лжи требовал абсолютной искренности и не соглашался на меньшее.
— Все это попахивает тотальной паранойей, — сказал я. — Ты не веришь Кукловоду, не веришь мне… наверное, при желании можно и Истязателя в чем-нибудь уличить… кого еще? Крысолова? Палача?..
— Истязатель потерял память и почти всю свою силу. Местонахождение Крысолова нам по-прежнему неизвестно. Палач мертв.
— Ну, с твои настроем после того, как первый восстановится, второй найдется, а третьего мы воскресим — всегда можно придумывать какую-нибудь хитроумную теорию заговора, объясняющую, каким образом все это было нацелено против тебя, против Властелина или против наших планов по возвращению Солнечного Убийцы.
— Ты уходишь от прямых ответов, — холодно произнес Лицемер. — Ни опровергаешь, ни подтверждаешь обвинение — потому что знаешь, что я в любом случае почувствую ложь… или ее отсутствие.
— Мне не нравится то, что меня вообще в чем-то обвиняют — тем более, совершенно бездоказательно. — Резко ответил я. — Мы ведь хотели забыть прежние распри. И что? Все-таки возвращаемся к старому?
— Мне бы этого не хотелось.
— Тогда не начинай эти разговоры без причины.
— Причина есть, — сказал Лицемер. — Ты вел переговоры с одним из Солнечных. Вероятно, вы заключили какой-то договор, пусть ты это и отрицаешь.
— Ты уже знаешь, почему…
— Я хочу полностью увидеть вашу беседу. — Перебил меня Князь Лжи. — В том виде, в каком она происходила. И, пожалуйста, без лишних фантазий. Ты ведь знаешь, что я их сразу замечу.
Я пожал плечами, выдохнул ядовитый дым и соткал из него видение для своего брата.
***
…Солнце взошло, как обычно, и небо, не считая редких облаков, было почти ясным, но что-то случилось с миром людей на востоке Яртальского княжества. Свет казался туслым и безжизненным, вместо утренней свежести ветер приносил горьковато-сладкий запах гниения, и все вокруг — землю, воду, воздушное пространство — словно поглотила незримая тень. Потом тень стала гуще, а вонь — невыносимие: всякий, кто вдыхал аромат, исходивший от далеких холмов на востоке, терял рассудок и умирал. Темное облако сгустилось на вершине одного из холмов и поползло вниз. Растения на расстоянии мили от него чернели и выгнивали, животные сходили с ума и гибли, а духи полей и цветов забывали себя, теряли прежнюю природу и становились исчадиями мрака. Вода в ручьях засмердела, земля стала слизкой, как густой кисель.
По мере продвижения облака на запад начинало казаться, что в его центре кто-то есть: там двигалась фигура человека, целиком состоящего из темноты, или, быть может, человекоподобного демона. Когда ядовитая аура накрыла одну из деревень, ее обитатели умерли прежде, чем успели обратиться к своим богам. Тень двигалась к столице княжества — неспешно и властно.
На перекрестке дорог, на сером валуне, сидел молодой монах: светло-алые и голубые цвета одежды, амулет на шее и пояс, завязанный определенным образом, ясно выдавали в нем служителя Шелгефарна, Бога Смирения. Монах беззаботно улыбался, глядя на надвигающуюся тьму и поигрывал в пыли концом длинного посоха; когда тьма приблизилась и ядовитые пары протянулись к монаху, к пространству вокруг него и за него — он поднял посох и велел ядовитым парам смириться, а затем повелительным движением отбросил назад силу, источаемую аурой демона.
Темнота стала еще гуще; и не нужно было обладать ясновиденьем, чтобы ощутить, как стягиваются в эту точку силы подземного мира, как разрастается мощь демона в центре темного облака; как приходят в движение мистические Сферы, пребывающие за пределами Сферы видимого человеческого мира — чтобы, совместившись в указанном Князем Демонов месте, уничтожить не только монаха, но и всю страну за его спиной, обрушив на нее дожди из кислоты и разрушительные вихри.
Однако прежде, чем это произошло, монах улыбнулся и поднял руку, прося пришедшего остановиться.
— Я много наслышан о тебе, и мое уважение к твоей силе и твоим поступкам безмерно, — с улыбкой произнес юноша. — Однако, сейчас ты лишь начал восстанавливать свою прежнюю мощь и проиграешь мне этот бой — особенно, если я призову своих родичей. Но я не хочу сражаться. Я пришел не для войны, а для беседы,
