Девушка неуверенно пожала плечами.
- Я… ну, не прорицательница, господин Марк. Посмотреть можно… подумать… но читать судьбу… мне кажется, это под силу только Светлому. Или… или Темной.
Тем не менее, она взяла руку Альваха в свою и честно вгляделась в переплетение линий на его ладони.
- Ну? – нетерпеливо спросил роман, внимательно следя за ее лицом. – Ты что-то видишь?
Бьенка извиняющее повела рукой.
- Погоди… погоди, господин Марк. Ты… твои линии. Они… ну, теперь другие. Мне… нужно время.
- Другие? – не понял Альвах, с трудом поднимая к глазам отягощенную кандалами вторую руку и силясь что-то рассмотреть на грязной ладони. – Как это?
- Женские, - дочь кузнеца знакомым жестом разгладила напряженную кожу романа. – И их переплетение… другое. Гляди на свою линию судьбы. Помнишь, какой она была?
Альвах пригляделся. Его «судьба» действительно отличалась от того, что было ранее. Она шла прямее и уже не раздваивалась, как перед обращением в женщину.
- А вот линия жизни, - Бьенка указала еще и вдруг радостно улыбнулась. – Смотри, какая длинная! Куда длиннее моей. Ты… ну, мне кажется, ты будешь жить до очень глубокой старости, господин Марк. Ты не умрешь… ну, не скоро. Очень не скоро!
Она рассмеялась. Альвах глядел на свою ладонь, и ничего не понимал.
- Ты уверена? – переспросил он, недоверчиво глядя на улыбавшуюся девушку. – Меня обвиняют в тяжком преступлении. Мне даже нет смысла запираться – если я перенесу все пытки и не признаю себя ведьмой, они все равно сожгут меня, как нераскаявшуюся грешницу. Только на медленном огне…
Бьенка посерьезнела и помотала головой.
- А вот и нет, господин Марк. Если тебя и сожгут, то… старухой. Линии… они могут меняться… ну, в малом. Но не лгут. Ты будешь жить очень долго. И вот… у тебя… у тебя будут дети… больше одного.
Альвах поднял бровь.
- Это и раньше было на моей ладони?
Дочь кузнеца помедлила.
- Таких линий у мужчин не бывает, - медленно и несмело проговорила она. – Мужчина… у него не бывает детей. Дети бывают у… ну, у женщин. Значит… ой…
Роман понял сразу.
- Ты хочешь сказать… я буду долго жить, но навсегда останусь..?
Ладонь бывшего Инквизитора выскользнула из рук Бьенки. Альвах стиснул зубы. Его лицо, доселе ровное, приобрело злое, почти хищное выражение, внезапно напомнившее дочери кузнеца прежнего посланника Святейшего, который без колебаний взял ее под арест.
- Ты… ты не так… господин Марк! Послушай! Может… ну… мы не знаем. Может быть, там… ну… у тебя сейчас… не… один… ребенок? Тогда… после того, как они появятся на свет…
Голос Бьенки, которая внимательно и встревоженно следила за злым выражением на лице романа, сошел на нет. Не расслабляя черт, Альвах, тем не менее, неизвестно чему кивнул и прижал затылок к камню, прикрывая глаза.
- После того, как они появятся на свет, - он помедлил, не замечая смятенного взгляда девушки. – Благодарю, что избавила меня от сомнений. Ранее я колебался, но теперь… Теперь я знаю, что моя душа все равно уже проклята хаосом, которому я служил так долго, и… Знаю, как мне следует поступить, чтобы… чтобы раз и навсегда прекратить… это безумие и вернуть всему его привычный ход.
========== - 32 - ==========
Ведьма тяжело дышала. На ее коротких курчавых волосах повисли сосульки пота. Пот укрывал гладкую кожу, блестел на шее, тысячами бисеринок дрожал на груди, срывался с маленьких сосков. Ведьма молчала, корчась на отлитых на сидении пыточного кресла шипах, лишь изредка вскидывая красивую, очерченную губу и показывая в злобно-мученическом оскале ровные белые зубы. Шипы постепенно разогревались от установленной под креслом жаровни, но палачи тщательно следили за тем, чтобы они не раскалялись добела. Допрашиваемая была в тягости и по недосмотру дознавателей могла сбросить плод. И тогда ее ждала легкая смерть от потери крови, что было недопустимо.
Старший следователь был недоволен и зол. Несмотря на юный возраст, ведьма оказалась хитра, изворотлива и – очень терпелива. Магия соблазнения, в которой ее обвиняли, давала право на применение пытки к самым чувствительным частям ее женского естества. Но, хотя палачи были изощрены настолько, насколько это было им дозволено, юная грешница обладала терпеливостью, которая больше приличествовала имперскому солдату, нежели молодой женщине. Старший потратил на нее более полутора месяцев – и за все это время ему не удалось ни запутать ее, ни склонить к повиновению.
Более того, чем дальше, тем все больше ведьма смущала его самого, Инквизитора первой степени, ибо она не молчала. Но и не отвечала на вопросы следствия. Перемежая стоны и вопли грязным романским сквернословием, ведьма отрывочно и сипло рассказывала о разделе мира, судьбах Светлого и Темной, возводя хулу на первого и оправдывая вторую. Впрочем, ведьма была одинаково непримирима по отношению к обоим и вину за случившееся делила строго поровну. Пока, наконец, по приказу Старшего ей не затыкали рот, или пока она сама не впадала в беспамятство, ведьма кричала о вине высших перед людьми, неком хаосе, который якобы положил начало разделу мира и великом обмане, в котором жили все, рожденные под солнцем Лея. Ее речи можно было бы посчитать бредом сумасшедшей или попыткой ввести в заблуждение следователя, если бы ведьма то и дело не перемежала слова цитатами из священных книг, а сами речи не были так ясны и грамотно построены. Изо дня в день, слушая одно и то же и невольно пытаясь выявить несоответствие в воплях арестованной, Старший только с досадой и ужасом убеждался в ее видимой правоте. Хотя это было невозможно, несоизмеримо неправильно. Того, о чем она говорила, просто не могло быть.
Но ведьма была очень убедительна.
А значит, опасна втройне. Ибо не было ничего опаснее, чем логически обоснованная греховодность.
Ведьма попеременно выдержала все испытания, кроме единственного и последнего – Железного цветка. Цветок применялся при обвинении в соблазнении и расцветал только введенный глубоко в женское естество. Вне всяких сомнений, разогретый до нужного жара, Цветок еще до раскрытия был способен развязать язык самым стойким. И возможно, именно Цветок заставил бы говорить сумасшедшую романскую ведьму Марику, которая даже будучи скованной по рукам и ногам кандалами с начертанными на них защитными рунами, продолжала смущать следователя своими прелестями. Но на пути применения этого средства опять стояла беременность обвиняемой. Железный цветок мог с большей долей вероятности заставить женщину сбросить уже зримо подросший плод. И тогда она избежала бы справедливого возмездия, в считанные часы скончавшись от потери крови. В то время как закон предписывал нераскаявшейся грешнице быть долго коптимой на медленном огне, дабы ее мучения уравновесили то зло, которое причиняла она в мире Светлого.
