— Более того, — добавила Эрика. — Створки две. Быть может, надо одну открыть наружу, а другую внутрь. Только какую сначала?
— Если там рейка посередине прибита, — сказала Инна, — тогда без вариантов.
И девочки, чуть не столкнувшись лбами, принялись осматривать дверь. Рейку обнаружить не удалось, и многовариантность снова захлестнула пытливые умы.
— Смотрите, — сказал молчавший до этого Колька. — Нет, только посмотрите, как здесь написано.
Мы вгляделись в надписи. Что русская, что латинская, они нисколечко не поменялись.
— Гляньте, как проходит черта, — и Колька провёл руками по щели, разделив надписи на две половинки. Если на левую створку уместили всего три буквы «НЕ В», то на правой теснились все остальные. Латинский вариант, несмотря на отсутствие мягкого знака, в точности повторял нижеподписанного брата.
— Если смотреть только на правую створку, — объяснил Сухой Паёк, — то можно прочитать «ХОДИТЬ». Наверное, это и есть правильная створка.
Вот ведь Сухпай, не голова — ума палата! Я разозлился по-настоящему.
— Если ты, Сухпаище, такой умный, то может объяснишь нам, ламерам, а как правильно: тянуть или толкать? — усмехнулся я.
— Толкать, — без тени сомнения ответил Колька. — Ручки нету, значит, толкать. Тем более, и следов не видно, чтобы её наружу открывали.
— Так ведь и чтобы вовнутрь открывали, тоже следов не видно, — сказал я с видом Шерлока Холмса.
— А они за дверью, — улыбнулся Сухой Паёк. — Вот откроем дверь, и сам увидишь.
— Откроем? — я упёр руки в бока. — А кто откроет? Может ты, Сухпай, и откроешь.
— Может и открою, — пожал плечами Колька и легонько толкнул створку, которую считал правильной.
Скрежетнули заржавевшие петли, створка скрипнула, открылась и исчезла в темноте. Колька испуганно отскочил к нам. Секунд через пять и вторую створку постигла участь первой.
— А эта чего? — удивился я.
— Я её не трогал, — торопливо пояснил Колян.
Прямоугольник тьмы притягивал наши взоры. Хотелось повернуться и убежать, но убежать мы уже не могли, и смотрели, не отрываясь, на творящиеся метаморфозы. Откуда-то из тёмных глубин поднялось облако серебристого тумана и постепенно заполонило весь проём. Дымные языки выползали наружу призрачными протуберанцами, чуть не касаясь наших ног. В серебристом тумане роились, вспыхивая и угасая, тысячи голубых и фиолетовых искр.
— Правильно или неправильно? — спросила Эрика. На меня она не глядела, поэтому я благоразумно промолчал. Дверь уже открылась. Поэтому разговоры о «правильно-неправильно» изменить ничего не могли.
Облако колыхнулось. Из него шагнул мальчик. Чуть пониже меня ростом. Худющий, как Сухой Паёк. Увидел нас, остановился на секунду, улыбнулся широко, по-доброму, и зашагал дальше. Прямо на нас. Странный мальчик. Полупрозрачный. Сквозь него отчётливо виднелся дверной косяк, проём двери с дышащим облаком и обшарпанная стена дома с тёмными полосками обрывков когда-то наклеенных объявлений. Ветер шевелил ёжик волос. Призрачных, похожих на обрезки рыболовной лески. Глаза смотрели твёрдо и печально.
Потом он прошёл сквозь нас. Я ничего не почувствовал. Только странный щемящий холодок. Тревожный. Включающий чувство неловкости или опасности. Но подумать об ощущениях я не успел. На нас выдвигался следующий паренёк. Не похожий на первого, но такой же полупрозрачный. А за ним ещё один. И ещё. Облако сжималось и разжималось огромным сердцем, выпуская в августовский вечер всё новых мальчишек. Каждый из них улыбался. Кто робко, кто сдержано, кто откровенно прикалываясь. Были улыбки грустные, были понимающие. Вот только злых я не увидел ни одной.
— Призрачные бойцы, — прошептала Эрика. — Те, кто открывал двери до нас.
Я только кивнул. Комментариев не требовалось. Дверь мы открыли самым наивернейшим образом.
Их вышло чуть ли не тридцать, призрачных молчаливых бойцов. Любой из них выглядел не старше меня, а некоторых можно было смело записывать в пятый и даже шестой отряды. Когда последний со странным холодком скользнул сквозь нас, мы как один обернулись. Никого. Пустынная улица. Тополь с обрезанными ветками, а за ним силуэт то ли заснувшей, то ли умершей легковушки. Чудеса бесследно растворялись в реальном мире.
Мы снова повернулись к двери. Облако продолжало дышать. Потом оно колыхнулось как-то особенно судорожно, и появилась первая девочка. Миниатюрная. С двумя длинными косами, с которых соскальзывали, развеваясь на ветру, полосы длинных серебряных лент. Большие глубокие глаза. Немигающие. Грустные. Словно она не успела сделать что-то невероятно важное. Или сказать.
Она тоже прошла сквозь меня. Но холода я не почувствовал. По груди словно прокатился маленький комочек тепла, а потом растаял чем-то празднично-сладким, словно мороженое, вынесенное на жару в стеклянном бокале.
А следующей призрачной амазонке оставался до меня всего один шаг. У неё были удивительно раскосые глаза. И густая высокая копна волос. Стог сена, скошенного на бескрайних берегах высохших морей полной луны. Секунда, и нет её. Только капелька счастья и восторга снова пробежала в моей душе. А на смену ей уже модной, вихляющейся походкой вышагивала третья в длинном развевающемся платье.
Я не считал их. Но знаю, что прошло не меньше тридцати прекрасных воительниц, тоже когда-то открывших двери и вместо обычного подвала с водопроводными трубами угодивших в странные пространства. Я смотрел на них. Они на меня. Полусекундная остановка. Улыбка. Казалось, от каждой исходит неслышимая, но удивительно прекрасная мелодия. Казалось, что все они — эльфийские принцессы. Казалось, любая из них улыбается исключительно для меня. Что закончился весь мир. Что есть только я и она. Что сейчас остановка затянется, время крутанётся не вдоль, а поперёк, мы возьмёмся за руки и отправимся в странный лагерь, где босиком можно бегать по снегу, прохладному в тени и тёплому там, где его успели согреть солнечные лучи. Когда девочки растворились, увиденная картинка стала плоской, смешной и нелогичной, словно разбившийся сон. И я снова знал, что касаться снега обжигающе больно.
Облако перестало дышать, съёжилось и растеклось полосами исчезающего тумана. Проём снова неприветливо чернел. Все смотрели на меня. Все ждали. Я зажмурил глаза и постоял так четыре секунды, набираясь решимости.
— Вперёд, — хрипло вырвалось из горла. С самым независимым видом я засунул руки в карманы, поднялся по крыльцу и, вслушиваясь в стук тревожно гудящего сердца, решительно переступил через порог.
Я уже не боялся. Как только порог остался позади, мне показалось, что в лицо дохнула самая настоящая сказка.
