Жрица из Трав самодовольно улыбнулась и прикрыла глаза веками. Аристократ поначалу хмыкнул и качнул головой. Изобретатель уже ободрился, когда Ин-Хун холодно заметил:
— Хранитель довёл до вашего сведения, что около тридцати лет назад осены не только осознали, но и воплотили ту же идею.
— Да но…
Аристократ поднял ладонь. Самоуверенность простолюдина начинала его раздражать.
— Полагаю, вам также известно, что осены обращались в комиссию. Там открытие стало закрытием. Сей благородный Ин-Хун из Сокода не желает терять время попусту. Он требует, чтобы вы ясно изложили те отличия вашего проекта от осеннего, которые побудили вас оспаривать мнение хранителя, требовать апелляции, очевидно, полагая, что мы — комиссия — дадим открытию ход.
Изобретатель ничуть не смутился:
— Простому человеку не рассказывать вам об основной причине того закрытия. Кто стал бы отдавать в руки осенам право на технологию обогащения?
Аристократ снова вернулся к ногтям. Жрица обратилась к просителю, пытаясь выдать пренебрежение за снисхождение:
— Вы, как сия Бейта-Чо из Трав видит по имени рода, торговец?
На лице изобретателя, розовощёком и полноватом, впервые явилось выражение озадаченности.
— Простой человек происходит из торгового рода, — подтвердил он, не отыскав подвоха, — но его обучали мудрые наставники, так что по достижению совершеннолетия он был допущен к испытаниям и получил аттестаты удовлетворительной образованности и зрелости.
Похвальба заслугами, более чем посредственными, позабавила Бейту-Чо. Женщина высокомерно улыбнулась, её тон удивительным образом, сохранив внешнюю мягкость и вежливость, обратился в уничижительный:
— Значит, подобные успехи побудили учёного торговца искать наживы в библиотеке?
Кровь прилила к лицу изобретателя, отчего оно сделалось неприлично красным. Однако, он смолчал, плотно сжав губы.
— Очевидно, — с насмешливым сочувствием продолжила жрица из Трав, — сей случай показался вам донельзя подходящим.
— Разве вы способны проживать те моменты жизни, что пришлись вам по нраву, «снова и снова в совершенно том же исполнении»? — вмешался аристократ. — Отчего же считаете, что вправе музыку, выражение мира, из искусства превратить в, — он запнулся, только этим и выдав своё возмущение, а затем, подобрав слова, довершил степенно, — в матрицу для тиражирования?
— Положить тем самым начало массовой культуре, — подхватила жрица. — Этой психической эпидемии, одной из причин духовного вырождения чужаков в своих мирах.
— Как вам только в голову пришло заменить музыканта машиной? — мрачно вопросил Ин-Хун. — Практичней! Дешевле! Этими ли понятиями станем оценивать прекрасное? Дойдём до того, что поставим вопрос об экономической ценности культуры? — он резко нахмурился и отрезал: — Отклонено.
Жрица эхом повторила за ним, полковник присоединил свой голос. Остальные трое сотворили согласные жесты.
— Вы свободны, — прокомментировал помощник хранителя, обращаясь к изобретателю.
Тот угодливо поклонился, пряча глаза, и вышел за границу барьера, втянув голову в плечи.
— Если бы взгляды могли убивать… — негромко прокомментировал аристократ. Не договорив, опомнился и, оглянувшись на писца, велел: — Исключите из записи.
— Можно ли пригласить следующего? — вежливо осведомился помощник хранителя. — Или изволите желать чаю?
— Чаю, — без витиеватых формулировок решил Ин-Хун. — Остановите запись.
Писец послушно отложил пергамент и палочку. Помощник хранителя вышел на веранду. Слышно было, как он требует у стражи послать кого-нибудь за мастером чайной церемонии. Полковник прекрасно понимал недовольство в ответах военных: те заняли позиции для наблюдения задолго до начала собрания, причём так искусно, что даже Сил'ан не заметил их. И вот появляется штатский, который стражу тем более не видит, но просто знает, что она должна где-то быть. Он спрашивает, они вынуждены отозваться, тем самым сводя на нет все труды по маскировке. Как тут было не вспомнить слова последнего предстоятеля совета Гильдии от военной власти: «Нам очень трудно понять друг друга». Впрочем, немного тому удивляясь, полковник находил возмущение аристократа оправданным.
— Сей Ин-Хун из Сокода не первый год и даже десятилетие входит в комиссию, — говорил тот, и слышно было, как унимается волнение в его голосе — словно море после шторма. — Он хотел бы не замечать всё возрастающую наглость и невежество иных просителей. Они всерьёз полагают, что комиссия действует к собственной выгоде и выносит запреты тогда, когда проситель забывает подкинуть ей жирный кусок. Что привело к подобным заблуждениям? К возмутительным, но столь же стойким мнениям среди простого народа о нас, высшем сословии?
«Я думаю, некоторые из особенностей светской власти, — мог ответить полковник, если бы он и человек остались наедине. — Отсутствие требования, а зачастую и возможности, подтверждать обещания делами. Вольность в поведении и нравах вместо дисциплины».
Он промолчал, ответила — на самом деле не отвечая, а уводя разговор в сторону — Бейта-Чо:
— Представьте, если вся эта грязь смогла бы без контроля воплощать замыслы в жизнь? Кто стал бы думать о дальних последствиях для общества, природы, для каждого из людей? Без сознательной поддержки выживает только один критерий: выгоды. Как ни печально, вот что мы должны признать и избавиться от иллюзий. И тем больше внимания уделять правильному воспитанию отпрысков влиятельных родов — только с его помощью можно прочно вложить в сознание приоритет других критериев.
Слуги принесли чай, и разговор оборвался. Весены, прекрасно обученные искусству глубоких размышлений, неторопливо отпивали по глотку, бережно держа маленькие чашки в ладонях, и любовались видом сада. Сил'ан, не сговариваясь, поднялись и выплыли на веранду, а оттуда — к дорожке из крупных камней, утопленных в неглубоком пруду.
Омиа опустился наземь, отключил маску и с недовольным видом запрокинул голову, позволяя солнечным лучам ласкать лицо. Он закрыл глаза: ему хотелось свернуться в уютный клубок и задремать на камне. Прекрасное утро, если бы не люди, придумавшие испортить его собранием. Непостижимые, даже сейчас, когда их ничто не держало в доме, они предпочитали оставаться в клетке и лишь смотреть на сад.
Сил'ан из семьи Хётиё маску не тронул. Он наблюдал, как по небу, отражённому в воде, расходились круги — словно незримый дождь, вопреки природе, возвращался в облака. Это шустрые мальки ловили низко летающих мошек. Порыв ветра пригнул кусты и древесные кроны. Под тихий, доверчивый шорох пруд подёрнулся рябью, на Солнце наползло облако с серым как тень пухлым брюхом и тающими, теперь золотыми, краями. Оно плыло куда-то размеренно и быстро, словно корабль.
