— Ваш конь, ваше высочество, — осмелился подать голос слуга, — оседлан и ждет вас перед домом.
— А конь господина Тармила?
— Господин маг отбыл во дворец около часа назад…
Ну, вот еще сюрприз. Придется мне, мрачно подумал Эмиль, тащиться во дворец в одиночестве. Или, вернее, в сопровождении этих слуг-остолопов. Спасибо вам, учитель! Не захотели, значит, принять часть праздноглупого любопытства и тыканья пальцами на себя, оставили все мне… Спасибо же!
Прекрасно понимая, что подобное ожесточение ни до чего хорошего не доведет, Эмиль все же не мог ничего с собой поделать. Неясное чувство, чем-то схожее с противным сосанием под ложечкой, владело им со вчерашнего вечера, и к нему примешивалось раздражение от неудобного платья в частности и от всей этой глупой торжественной церемонии, на которой ему вменялось в обязанность присутствовать. Кому и зачем он там был нужен — вот вопрос…
Сначала Эмилю предстояло прибыть во дворец, а оттуда уже, вместе с королевской семьей и всеми приближенными, отправиться в столицу. Подумав о предстоящей встрече с отцом и матерью, Эмиль скорчил кислую физиономию. К родителям, как и к брату, он сильной привязанности не питал, ибо они сами, намеренно, уже несколько лет держали его на расстоянии. Отец даже не старался скрывать свою неприязнь и свой страх перед ним; мать пыталась быть с младшим сыном такой же ласковой, как и раньше, но у нее это плохо получалось — в ее глазах Эмиль без труда различал все тот же страх, разбавленный чувством вины.
Утро только занималось, а перед парадным подъездом дворца уже выстроилась вереница роскошных золоченых экипажей, украшенных цветами и лентами. В окошках экипажей мелькали в основном разрумяненные женские лица; большинство присутствующих мужчин восседали верхом, они неспешно разъезжали между экипажами, откровенно красуясь перед дамами. Эмиль поискал глазами отца: хочешь или нет, но следовало его поприветствовать. Найти его было несложно, уж очень он выделялся в массе людей пышностью одеяний. Он выглядел так, как будто венцу наследника престола предстояло сегодня опуститься на его голову, а не на голову его старшего сына.
Эмиль приблизился к отцу и остановился чуть в стороне, чтобы не прерывать его беседу с Тармилом. Они, однако, сами заметили его и замолкли, повернувшись в его сторону.
Придворный маг восседал на могучем чалом жеребце, который, казалось, с трудом выдерживал вес его тела. Был Тармил, как обычно, великолепен и невыразимо представителен. Эмилю, впрочем, было хорошо известно, что этот царственный вид и все остальное — наполовину напускное. Поскольку — и это ему тоже было хорошо известно, — все без исключения магики (а особенно — придворные) были полностью или частично сломленные внутренне люди, и ни о какой королевской гордости речи идти не могло… Не раз Эмиль подумывал, что золотая цепь, неизменно обвитая вокруг шеи Тармила, напоминает собачий ошейник.
Тем не менее, в смысле внушительности внешнего вида, принц-консорт Эдмонт, отец Эмиля и зять Иссы, не мог идти ни в какое сравнение с Тармилом. Был он ниже мага на полголовы, а по ширине из мага можно было выкроить двух таких. Впрочем, темноволосый и смуглый, принц-консорт был весьма хорош собой.
При виде сына лицо Эдмонта вытянулось и приняло отчужденно-высокомерное выражение — как обычно. Однако он старался соблюсти приличия и создать хотя бы видимость отцовских чувств.
— Сын мой… — неуверенно улыбаясь, проговорил он и явно не знал, что говорить дальше. Он старался заставить себя смотреть в лицо Эмилю, но глаза его то и дело беспокойно перебегали на руки сына. Эмиль уже давно заметил эту забавную черту: почему-то при встрече с магами люди все время пялились на их руки, словно ожидая, что вот сейчас, сию же минуту, маг начнет творить какое-нибудь убийственное заклинание. Бесило его это неимоверно.
— Доброе утро, батюшка, — Эмиль церемонно поклонился в седле и коротко стрельнул глазами в Тармила. Тот улыбнулся ему вполне отстраненно, не спеша приходить на помощь и подхватывать нить разговора, который норовил вот-вот оборваться. — Все ли у вас благополучно?
— М-да, — неопределенно отозвался принц-консорт и нервно оглянулся на магика. Он тоже ждал от Тармила поддержки и тоже не дождался. В делах, которые касались королевских внутрисемейных отношений, он неизменно хранил нейтралитет. Эдмонту пришлось выкручиваться самому. И он выкрутился, да так удачно, что не смог скрыть радость: — Не хочешь ли поприветствовать мать, сын мой? Вот ее экипаж…
— Конечно.
Выполняя долг почтительно сына, Эмиль приблизился к указанному экипажу и склонился к окошечку.
— Матушка? — позвал он.
Полная изящная рука отодвинула в сторону кружевную завесу, и на Эмиля глянули прекрасные светло-карие глаза в опахале золотых ресниц.
— Эмиль? Ты уже тут? Как хорошо!.. Все ли у тебя в порядке?
— Все прекрасно, — сухо ответил Эмиль. Мать снова смотрела на него с таким выражением, словно одновременно хотела коснуться его и боялась это сделать. Усмехнувшись про себя, Эмиль сам разрешил ее дилемму: взял в свою ладонь руку матери и приник к ней губами. Принцесса Алмейда заметно вздрогнула и рефлекторно отдернула руку, словно коснувшись чего-то нечистого и неприятного.
— Сегодня такой радостный день, не правда ли, милый? — спросила она, робко и виновато глядя на сына.
— Полжизни его ждал, — отозвался Эмиль, обнажив зубы в недоброй улыбке, которая больше смахивала на оскал (и при этом снова стал пугающе похож на деда). — Мы скоро отправляемся?
— Его величество должен появиться с минуты на минуту… Эмиль, милый, ты в самом деле хорошо себя чувствуешь? Ты выглядишь как будто уставшим.
— Вам кажется, матушка. Я крепко спал ночью и прекрасно отдохнул.
Принцесса Алмейда была женщиной, и женщиной проницательной, к тому же она была матерью, и она легко уловила фальшь в его голосе, но продолжать расспросы не посмела. Ее пугали желтые огни, вспыхивающие в глазах сына. О, он так был похож на ее отца и так много унаследовал у него! Этот насмешливый и одновременно тяжелый взгляд из-под полуопущенных век, выпуклые надбровные дуги, широкая грудь и крупные белые руки — Алмейда смотрела на сына и видела перед собой отца. И голос у Эмиля, после того как прекратил ломаться, становился такой же, как у старого короля — гулкий и такой низкий, что временами звучал почти на границе слышимости… И нрав тоже: мальчик умеет подолгу скреплять себя, но уж когда терпение его истощается, тут берегись — разражается настоящая буря эмоций, взрыв язвительной ярости! Сейчас он, впрочем, вполне владел собой, хоть и прорезывались в его голосе раздражительные нотки…
