Ну те, кто читал книжонку маркизика Луи, помнят ловушку, расставленную Гюрзой для Хансера. Там, конечно, без преувеличений не обошлось. Луи наверняка не знал о самовмуровывающихся ловушках, описал все как мог. Ну и конечно же отнес эти произведения искусства на счет сотрясающих Вселенную с Луны. Ничего подобного. На самом деле плутонцы — они разными бывают. Образ убийц — самый популярный. Но и испытания в замке Конклава рассчитаны именно на таких ребят, ведь в доменах они — самые востребованные. На самом деле у нас хватает людей с различными талантами. Есть очень близкие к марсианам, зато напрочь лишенные прочих умений (рубаки, как их зовут на Плутоне). Есть великолепно постигшие всевозможные ритуалы, мы их зовем шаманами. А есть практикующие магию — куцую, обрезанную, слабую, но магию — колдуны. Всех их объединяет немногое: умение уходить в Тени, «инстинкт убийцы», а также то, что все их умения все равно ориентированы на убийство. Так вот, самовмуровывающиеся ловушки — детище колдунов, а отнюдь не доменовских сотрясающих Вселенную.
Эти ловушки невозможно заметить, пока они не сработают. А уж принципы, по которым они работают… Нет, как сильно Вселенную ни тряси, а мозги у доменовцев не так устроены, чтобы понять и воссоздать даже самую простую из них…
…И стена надо мной выплюнула арбалетный болт. Я — не колдун, понятия не имею, откуда он там берется, знаю лишь, что следующий появится только через неделю, сам собой. Конечно, уж в собственном доме я ловушку пристрелял, не пожалел времени. Вот только слабость дала себя знать. Промазал. Вместо груди болт вошел в живот несостоявшегося убийцы, прервал его прыжок на середине, отбросил обратно в дверной проем. Враг попытался встать — и не смог. Нижняя половина тела не шевелилась. Стальной болт словно сломал его пополам.
А может, оно и к лучшему. Серп-меч все еще лежал рядом. Я рывком сбросил себя с лежанки и пополз к несостоявшемуся убийце, волоча за собой друидский клинок. Всего несколько шагов — вечность боли и слабости. Меч — неподъемная тяжесть. Он пытался нащупать свои метательные кинжалы, но боль уже ввинчивалась в его тело, рвала хрупкую плоть своими кривыми когтями. Рывком я перебросил меч на его горло. На какой-то миг он вздохнул с облегчением — изгиб серпа-меча пришелся точно на еще по-мальчишески худую шею. Лезвие, спорящее остротой с любой бритвой, замерло на волосок от плоти. А потом я потянул клинок на себя. Он вошел в тело ровно настолько, чтобы перерезать сонную артерию. Какое-то время плоть сопротивлялась неизбежному. Этого времени мне хватило подползти еще ближе, приподняться над ним. Фонтанчик крови ударил мне в лицо. Я поймал его губами.
Не соленая красная жидкость, но сила, сила покидала его тело, и я пил эту силу, пил так жадно, как не мог бы пить воду путник, заблудившийся в пустыне и на третий день скитаний нашедший вожделенный родник. Он умирал — я оживал. Это было то, чего мне не хватало. Да, есть ритуалы, позволявшие превратить кровь в чистый напиток силы, но сейчас я вполне обходился и без них. В желудке словно бы разлилось озеро пламени, оно жгло больнее, чем огненное заклинание. Но это уже ерунда. Мой несостоявшийся убийца окончательно обмяк. Жизнь в нем уже еле теплилась, и я оторвался от иссякающего алого родника. Нельзя пить кровь после смерти жертвы — это вам любой скажет, даже самый занюханный чиэр в глухих дебрях плутонских джунглей.
Не в силах сопротивляться боли, мои руки подогнулись, я упал на остывающее тело. Надо потерпеть, совсем чуть-чуть потерпеть. Я знал, как это бывает: рассудок повис на грани. Огонь в желудке, почуяв, что сопротивления больше нет, хлынул бурными потоками по всему телу, искорками достиг мозга. Потом, через века, уместившиеся в три удара сердца, мое тело взорвалось. Меня размазало по всей лачуге — по крайней мере, так казалось. И тут же разрозненные кусочки стали собираться в то существо, которое все называли Мираклом. Но в моей сущности уже не было той раны, через которую утекали силы. Живот свели мучительные спазмы. Меня вырвало кровью прямо на труп, только теперь эта кровь стала почти черной. Мертвая кровь — я вытянул из нее все силы души моего так и не состоявшегося убийцы.
Да, ритуал позволил бы избежать боли, всех побочных эффектов, но мы — плутонцы, мы знаем: чтобы выжить, все методы хороши, а то, что нас не убивает… впрочем, это я уже говорил. Память чужой души бродила по мне. Ко мне вдруг пришло ясное и четкое осознание, что неправильно я делал, метая кинжалы. Я знал рецепты зелий и те обряды, которые надо провести над ними, чтобы смазанное ими оружие стало опасным для разных видов поднятых из могил существ. Я знал, как каждое из них действует в бою, как разбить стаю зомби, отделяя и упокоивая их по одному. Я знал, какими словами, жестами и усилиями воли оборвать нити, скрепляющие воедино кости ходячего скелета. Я знал, чем и какие узоры нанести на тело, чтобы стать невидимым для вампира. Я знал, как вести себя в бою против познавшего таинства, чтобы он не мог пустить в ход своих чар.
Как жаль, что держаться этим знаниям во мне не больше суток. Потом все начнет постепенно забываться. Руки забудут, как правильно метнуть кинжал из любого положения — и точно в уязвимое место. Названия трав и слова ритуалов сотрутся в памяти. Такие четко представляемые сейчас жесты станут простым рукомашеством без смысла и цели. А жаль, ой как жаль. Много интересных и тайных знаний скопил в себе этот паренек. Действительно, собирал по осколкам, обломкам, крошечкам и крупицам.
«Знание — сила», — говорил Гаэлтан. При этом он всегда добавлял: «Меч тоже сила, особенно против тех, у кого меча нет. Но мало иметь меч — надо еще уметь им пользоваться»…
* * *
…Я проснулся, и меня пробил озноб осознания. Наставник спал рядом. Как я был слеп!!! Вот сейчас мы спим в лесу, вдали от моего тихого жилища. И ведь мне это нравится! А сперва меня очень бесили такие ночевки под открытым небом. Сперва я пытался понять лишь, что и как Гаэлтан делает, говорит, а сейчас главный вопрос: «Зачем?» Изначально я хотел перенять лишь знания друида, но сейчас пытаюсь понять, прочувствовать его мотивы, цели, побуждения. Понять — не всегда значит принять. Но я вдруг с особой четкостью осознал, что готов именно принять.
Он спал, мой учитель, спал крепко. Так может спать лишь человек, уверенный, что все идет в точности так, как он задумал. Ах, хитрец-друид. Ты учил меня драться и исподволь вкладывал в своего ученика понимание, ради чего стоит драться, свое, будь оно проклято, понимание. Ты учил меня обращаться со стихиями — и при этом вкладывал любовь к Гармонии. Ты рассказывал мне чудесные истории о людях, которые меняли мир, — и тихонько толкал меня идти по их пути. По Пути служения. Дайх-раб, что может быть хуже? Конечно же ты спишь спокойно. Твой труд почти закончен. Я — это уже почти ты.