Я беру тебя за руку и разворачиваю к себе. Не для того я лез в мрачное подземелье и творил темные ритуалы, чтобы ты хмуро глядел в стену, а я — прожигал взглядом твою спину. Посмотри на меня! Правда, я уже не тот семнадцатилетний юнец, который первым спрыгнул на землю Крита, не дожидаясь, пока установят сходни. Тогда ты сравнивал мой взгляд с железным копьем — кажется, наконечник с тех пор затупился и покрылся ржавчиной. Мне уже за сорок: шрамы, седина, больная память… подвиги. Если ты поинтересуешься, откуда у меня рана на плече, я расскажу тебе, как мы плыли на «Арго» за золотым руном, и возле Аресанада на нас набросились медноклювые птицы Стимфала. Их острые бронзовые перья дождем сыпались с неба, и одно из них вонзилось мне в ключицу, пока я натягивал лук, надеясь подстрелить бестий.
Если ты захочешь узнать, почему я прихрамываю на левую ногу, я вспомню Калидонскую охоту. Принимать участие в таком позорище мне еще никогда не доводилось, и надеюсь, больше не доведется. Толпа героев, вопли, споры, склоки, неумеренные возлияния. Никакому вепрю, пусть и насланному Артемидой, не удалось бы погубить столько людей. Гилей, Ройк, Анкей, Эвритион, которому досталось копьем от собственного зятя Пелея. Посреди этой суматохи подраненная тварь, подобравшись сзади, умудрилась зацепить меня клыком под колено. Хорошо хоть у Мелеагра, случившегося рядом, не дрогнула рука, и его копье попало именно в вепря, а не мне в бок.
Но что я отвечу тебе, если ты спросишь меня, для чего я пришел сюда и вызвал тебя из мрака Аида?
Утреннее солнце особенно безжалостно к тому, кто не спал чуть ли не всю предыдущую ночь. В глазах песок, ноги ватные, мысли, кажется, решили косяком податься в Гиперборею, хотя вчера именно они копошились мышами в голове и не давали уснуть. Толку-то — все равно ничего путного не надумал. Чувствую себя в точности как Гера, которую как-то раз доведенный до отчаяния семейной жизнью Громовержец сковал золотыми цепями и подвесил между небом и землей — за скверный характер. Насчет характера — не мне судить, но почву под ногами я не ощущаю с самого моего прибытия на «благодатный» Крит.
Все не так. Все до такой степени не так, что я постоянно пытаюсь проснуться, даже когда падаю с ног от усталости. Я ехал сюда убить чудовище или быть убитым, а вместо этого опять оказался в палестре, будто мне двенадцать — ранние подъемы, утомительные тренировки, строгие учителя… учитель. Тот, кто выбил из-под меня Гею и пока не собирается возвращать ее назад. Неужели верит, что я научусь летать?
Первый день под дланью Миноса, а если по-простому — плена. Стою посреди стадиона, за спиной столпились мои спутники, а к нам приближается бог. Он широк в плечах, но из-за высокого роста не кажется массивным, великолепные мускулы перекатываются под бронзовой кожей, нестерпимый блеск нагрудника заставляет глаза слезиться. Наверное, поэтому разглядеть лицо никак не удается. Или… нет, просто у этого существа на голове необычный шлем, увенчанный бычьими рогами. Неужели это — медный великан Талос, созданный для охраны острова от чужеземцев, про которого я слышал еще дома от матросов в прибрежной таверне? Вроде бы он бросает огромные скалы в приближающиеся корабли, и нет спасения тем, кто попадет в его смертельные объятия… Да ну, не может быть, про великана наверняка наврали.
А незнакомец уже совсем близко, и понимание обрушивается ударом палицы. Не в силах оторваться, я смотрю в пронзительно-синие глаза того, кого собираюсь убить. И даже потом, глядя на то, как зверь и получеловек сливаются в экстазе «бычьей пляски» под восхищенное женское аханье и одобрительные возгласы мужчин, я никак не могу забыть безнадежную горечь и усталость, с которой Астерий всматривался в мое лицо.
Царский прием. Давящая роскошь парадной залы дворца, больше похожей на храм живого бога, чем на человеческое жилье. Темно-красные колонны вырастают из желтоватого мрамора и устремляются вверх, к потолку, украшенному звездами. По стенам резвятся дельфины, кося на вошедшего влажными темными глазами. Велик и славен Минос, обильны его богатства, тучны стада, нет у Миноса достойных соперников ни на море, ни на земле. Отчего же хмур богоравный, как небо перед грозой? По левую руку от царственного супруга сидит Пасифая, дочь Гелиоса. Длинные кудри оттенка начищенной меди падают ей на плечи, ликом царица подобна утренней заре, розоперстой Эос, солнечным светом сияют глаза. Вот только неподвижностью она сродни каменной статуе — не дрожат ресницы, не шелохнутся складки гиматия, и взгляд женщины направлен поверх голов назойливых людей, будто видит она там что-то, недоступное прочим.
— Радуйся, Минос, сын Зевса, владыка Крита. Да будут дни твои долгими, да не оскудеют нивы твои, да осенят тебя боги своим благоволением!
— Радуйтесь и вы, мужи и девы афинские. Я счастлив, что вы ступили на нашу землю, да будет она ласкова к вам, не мачехой, но матерью принимая в свои объятия. Не печальтесь о покинутой родине! Пусть мой божественный отец, покровитель гостеприимцев, засвидетельствует искренность моих слов.
Мгновением позже издалека доносится громовой раскат. Дий ответил на призыв сына?
— Мы еще не оставили надежду вновь увидеть родные берега, богоравный! Ведь не зря говорят: в гостях хорошо, а дома лучше.
Слова вырываются у меня помимо воли, и я еле сдерживаюсь, чтобы не прикусить себе язык. Изо всей силы, до крови. В воздухе ощутимо пахнет грозой… нет, не грозой — угрозой.
— Любовь к отчему дому — похвальное чувство. Но мой старший сын больше никогда не переступит порог этого зала. Ваши жизни принадлежат мне по праву. А потому — смиритесь, тоска по родной земле способна убивать не хуже палача.
— Мне искренне жаль, что Мойры отмерили столь короткий срок достойному юноше. Но ответь мне, Минос, слывущий меж людьми справедливым, сколько своих сынов и дочерей должна тебе афинская земля за один несчастный случай, как бы ни твердили об убийстве злые языки? Когда в дело вступает Ананка-неотвратимость, даже боги склоняют перед ней головы.
— Что знаешь о богах ты, чересчур дерзкий на язык юнец? И что можешь ты знать о смерти моего сына? Из самого верного источника пришли сведения: Эгей лично отдал приказ убить чужеземца, в злобе и зависти своей не желая отдавать тому лавровый венец победителя Панафинейских игр! И тогда один из племянников царя, Акант Паллантид, исполнил его волю, подкараулив Андрогея вечером на пустынной улице и ударив его тяжелым камнем — из-за спины! — Голос почти срывается на крик.
