Призадумался Лют, головой качает:
— Не знаю, Яр… Вот Кощей может знать, он со всей этой братией лучше знаком.
— А сказать мне, Гордееву дружиннику, скажет?
— Если его делам не помешает, то скажет. Тем более, я сам спрашивать буду.
— Ты ж в ссоре с ним.
— Да наверняка ищет уже, — пожимает плечами Лют, — вон, как тебя царь Гордей… Так что придется тебе, Яр, все равно с нами ехать!
— А как сестру мою найдешь, — добавляет Марьюшка, — так пир свадебный устроим — хочу, чтоб вся семья была… Верно, Лют?
— Верно. Заодно батюшку твоего с Кощеем замирить может получится. А ты, Яр, дружкой на свадьбе сядешь! — Лют даже брови нахмурил — для убедительности. — И чтоб я никаких отказов…
— Да откажешься тут, как же… Ой, веди, Лютич, в царство Кощеево. А Ясногорку я найду, Марьюшка, ты не тревожься…
Хорошо на воле!
Солнце над головой сияет, неподалеку коровы пасутся, пастушок на свирели поигрывает, над лугом запах наиприятнейший летает, сон из последних сил цепляется… На траве девица спит. Ой, бойтесь, парни, таких девиц! С виду ничего себе, вполне обычная такая, а внутри — ведьма самая настоящая, из тех, что в лесах глухих живут и честный люд к ним с большой опаской обращается! И в случае с этой девицей слово «ведьма» значение имело в первую очередь прямое.
Поднялась девица, по сторонам посмотрела. Быстро ветры ее умчали, только на второй раз сил вряд ли хватит — тут все же ступа нужна, с метлой желательно. На крайний случай просто метла сойдет, но второй раз ветра призвать — нет уж, и так больше дня проспала, едва успела глаза от себя отвести — мало ли что, а так пастух ее утром даже не заметил, и все коровы стороной обходили.
А встала девица, потому как сквозь сон еще почувствовала, что земля-матушка дрожит. Пошла к дороге, встала на обочине, вдаль смотрит — а дрожь земли все сильней… То не топот войска, то не табун — то едет Микола-великан! Телега его скрипит, зерном отборным нагруженная, восемь коней ту телегу тянут, а колеса у нее едва ли не с жернов мельничий!
Но добр Микола, только раз выходил он с мечом на врага — много лет уже минуло, а все помнят за морем силушку его невиданную-неслыханную, не решаются на Русь нападать.
— Здрав буде, Микола Степаныч! — кричит девушка, рукой машет. Рада она, что его встретила, слов нет, ведь с детства, считай, помнит.
— И тебе здравствовать, Середа! — отвечает Микола, коней останавливая. — Куда путь держишь?
Я девицу ту Середой звали.
Не стала признаваться она, что проснулась только что, плечами пожала:
— А куда глаза глядят, Миколушка…
— Стало быть, могу и в гости к себе позвать? — подбоченился великан. — А то сколько раз к Яге хаживал, все про поле свое великое баял, а не показал ни разу.
Середа и рада — мигом на колесо запрыгнула, с него — в телегу.
— Вот и покажешь!
— А что, Середушка, — говорит Микола, коней подстегивая, — разве не отправила тебя бабка домой, в терем царский?
— Отправила, — хмуро отвечает Середа. — Я там уже была.
— Так значит, Ясногоркой Гордеевной тебя теперь называть?
А что вы хотели? И царевны ведьмами оказываются!
— Да ни за что!
— Поругалась? — понимающе кивает Микола.
— Микола! Ты не представляешь! — горячо начала Середа. — Меня родители сколько не видели? Восемь лет! И прихожу — что слышу?!
— Что? — усмехается в бороду Микола, ведьме разошедшейся подыгрывая.
— Замуж!!! Мне! Внучке Бабы-Яги! Ведьме!
— Ну, строго говоря, ты ей не внучка…
— А и что! — злится Середа. — Восемь лет меня Середой величал и люд и вся нечисть лесная — как Яга назвала!
— А десять — звали Ясногоркой, царя Гордея дочкой, как родители нарекли.
— Да, но… Но замуж! И не пойми за кого!
— Ой, глупая! — смеется Микола. — Счастья своего не ведаешь! Богатыри, воины славные состязаться будут, не абы кому, а витязю могучему достанешься!
— Без меня как-нибудь. Вот если бы колдун какой… Да я за один вечер насмотрелась на цареву дружину! Только Тверд, муж Настасьин, еще ничего, остальные же — один другого глупей! Елена вот за Кощея пошла! Нет, ты представляешь? Елена! За Кощея! Батюшке наперекор!
— Так и ты, как я понимаю, послушанием не отличилась. Сбежала?
— Да… Как подальше отсюда уберусь, так весть пошлю, чтоб не тревожились напрасно, все равно не вернусь. А если и вернусь — то чтоб никакого замужества в "интересах государства". Как будто батюшке сестер моих не хватает…
Покачал головой Микола, смолчал. Середа притихла, сам он задумался. Потом спросил:
— И не скучаешь? Всего ведь ничего времени с родными побыла…
— Скучаю, — горько отвечает Середа. — Да только лучше уж так, чем против воли своей идти… Я ведь даже сестер своих не видела, Миколушка! Так, что с детства помню, осталось… Как Дарьюшка меня по двору водила, как Настасья песни пела…
— Ну, полно, Середушка… — Микола уже и не рад, что спросил — помрачнела лицом Середа, потемнели ясны очи. — У меня пока поживи, по хозяйству помоги, да с полем подсоби — хочешь у меня пожить? А то все дорога к дому и прочь от него…
Просияла Середа, кивнула только.
Так стала жить-поживать Ясногора Гордеевна, звавшаяся Середой Ягишной, в доме Миколы-великана.
А Светояр, на ее поиски сбиравшийся, про то и не ведал.
Долго ли, коротко ли, а раз ездил Микола Степаныч на ярмарку в ближний город Неку. Вернулся — и с порога говорит:
— Беда, Середушка! Сестрицу твою, Марью-царевну украли!
— Когда? — вскочила Середа со скамьи, травы целебные, что в пучки вязала, по полу рассыпала. А скамья-та, надо сказать, чуть ли не в рост Середы была, да та привыкла — у великана же живет.
— Точно как ты пропала. Царь добрых молодцев со всего света созывает — двух дочерей за раз лишился…
Задумалась ведьма-царевна.
— Надобно бы блюдце какое, — молвила, — и яблоко.
— Тарелку любую бери, — отвечает Микола, — а яблок нет, только репа в подвале.
— А, леший с ними, с традициями! И репка сойдет!
Выбрала Середа репку мелкую, поприглядней да покруглей, тарелку глиняную на колени положила, стала катать. Капризничает тарелка из-за того, что не яблоко у ведьмы в руках, а подчиняется.
— Как я ябл… репку качу, да наливну… качу, в общем. Как по тарелочке, да по краешкам ровненьки… Микола, ты грыз ее, что ли? Покажи-ка мне, тарелочка, покажи мне сестрицу милую, где она живет сейчас, где обретается…
Рябит изображение, то темнеет, то совсем пропадает, Середа Миколу позвала, показывает.
— А почему высоко-то так? — удивляется великан.
