Меня странным образом успокаивали орочьи тычки и пинки. Прикосновение кого-нибудь из друзей в темноте, его голос, его запах моментально убивали ощущение одиночества и безвыходности. «Эльф, тут узкий карниз, давай руку!»… «Эльф, ты что, уснул на ходу?»… «Эльф, слышишь, как камни поют?» — и мне вдруг померещился необыкновенно далекий и очень тихий, на пределе слуха, звук: то ли звон крохотных колокольчиков, то ли нежное гудение туго натянутой струны. Я не знаю, слышал ли я то, что слышал, был ли это пещерный морок, наваждение, вызванное бархатной тишиной подземелий, или некий неописуемый хозяин здешних пещер и вправду даровал мне возможность на миг услышать музыку орков, тайную мелодию подземного мира…
Здесь, под землей, оказалось куда больше жизни, чем представляется существам, живущим на поверхности. Репейник предупредил о зале, населенном летучими мышами, и погасил фонарь. Я, оказавшись в непроглядном мраке, вцепился в рукав Паука изо всех сил.
— Ты не дергайся так, Эльф, — сказал Паук. — Мышки как мышки. А мы тебя не потеряем, я тебя все время чую.
Слепая темнота тем не менее изрядно давила на нервы. Мне пришлось нащупывать ногами неровности пола; Паук поддерживал меня, когда я почти падал, остальные хихикали над моей беспомощностью, но, похоже, были готовы тоже прийти на помощь — иногда я чувствовал чью-то руку на своем локте. Задира ткнулся в мое ухо носом; это насмешило и подбодрило.
Зато мышиный зал ужаснул меня; незримые в кромешной тьме существа, с писком носящиеся в воздухе, так что потоки гонимого крыльями ветра касались моего лица и волос, вызывали инстинктивное отвращение. Разрядил обстановку тот же Задира, уморительно подсвистывающий и попискивающий по-мышиному: нетопыри, обманутые издаваемыми им звуками, подлетали близко, едва не даваясь в руки, и вызывали умиленные охи Шпильки — так женщины умиляются бабочкам и цыплятам.
Уже в галерее, ведущей прочь от мышиного логова, при зажженном свете, Задира, толкнув меня локтем и лукаво глядя, спросил:
— Эльф, хочешь, покажу мыша?
— Где, где? Дай мне, — подсунулась Шпилька.
Я подошел, и Задира вынул из-под куртки маленькую подземную мышку. Размах ее крыльев был не больше голубиного; я увидел вблизи уморительную и злющую мордочку с черными выпученными глазами, вдавленным носом и крохотной, но опасной пастью, усеянной мелкими иглами зубов. Непропорционально громадные уши нетопыря с жестким веером длинных волосков до смешного напомнили мне орочьи уши, о чем я и сообщил моим польщенным товарищам.
Мышка не вырывалась и не пыталась пустить в ход зубы, будто руки Задиры не казались ей опасными. Шпилька, тоненько, скрипуче пискнув, погладила мышку пальцем по лбу — и та лишь внимательно на нее посмотрела. Задира разжал руки — мышь взмахнула освободившимися крыльями и зигзагами понеслась к черному провалу, ведущему в ее родное жилище.
— Летучих мышей есть нехорошо, — сказал Репейник. — Они — наши товарищи.
По его тону легко понималось, насколько тяжело ему не думать о возможной пище, и я угостил проводника полоской вяленого мяса.
— Оставь себе, ты к таким переходам непривычный, — попробовал возразить Репейник, но Паук ухмыльнулся и сказал:
— Ты не спорь. Если что, мы Эльфа дотащим.
Пока Репейник грыз мясо, Шпилька мечтательно говорила о том, как здорово будет поохотиться, когда они выйдут на поверхность… Впрочем, кое-какая добыча попалась нам гораздо раньше, когда обходили горное озеро.
Здесь, глубоко внизу, вода оказалась дико холодной и прозрачной, как газ, а в воде жили, непонятно чем питаясь, слепые рыбы-страшилища. Вероятно, они пожирали друг друга: попадались твари длиной почти с ладонь, с белесыми вмятинами на месте глаз, с какими-то крючковатыми колючками, торчащими на месте плавников, и пастью, усеянной зубами. Когда мы ловили их, одна впилась в мой палец. Отцепить ее оказалось весьма непросто, а палец после изрядно ныл, так что Репейник заставил меня натереть ранки снадобьем Мухи.
Задира, наблюдая, очень веселился.
— Паук, ты за Эльфом получше присматривай, — съязвил он, когда мы с Пауком общими усилиями отковыряли рыбу от меня. — А то его летучая мышь унесет или рыба съест. Или червяк проглотит.
— Червяк маленький, — возразила Шпилька, не столько из сочувствия ко мне, сколько из желания позлить Задиру. — А Эльф сравнительно большой.
— Хе, а червяк раздуется и его слопает, потому что добыча легкая. — Задира показал на меня пальцем, а я дал ему пинка. — Ого, Эльф! Со страшной рыбой справиться не можешь, только и знаешь, что лупить беззащитных боевых товарищей!
— Паук, — сказал я, — а давай ловить рыбу на Задиру? Как ты думаешь, крупная клюнет?
— Вряд ли, — отозвался Паук, почесав за ухом. — Никакое крупное существо на Мелкого клюнуть не может.
— Я не Мелкий! — возмутился Задира, и я погладил его между ушами:
— Конечно, нет, дружок. Ты уже большой, только не мешай старшим…
В процессе потасовки мы с ним не свалились в озеро только потому, что Паук ухватил меня за руку, а Задиру за шиворот:
— Ну не дураки ли? Тут костер лучше не разводить, надо выйти из этого зала, а как вы пойдете, мокрые? Эта вода холоднее самого мороза…
— Зато Эльф оттаял, — заметила Шпилька. — Он с самого каменного леса ходил как в воду опущенный…
Репейник, который наблюдал не вмешиваясь, ухмыляясь, сказал:
— Хорошая у вас команда, ребята. Жаль, что мне меч держать нечем, я бы с вами пошел.
Задира толкнул его локтем, показывая, что, по крайней мере, под землей, Репейник вполне в нашей команде, а Паук хлопнул по спине. Репейник, смущенно ухмыльнувшись, принялся с избыточным вниманием поправлять ремень торбы на плече…
Когда мне показали Зал с Зеркалами, поразительное место, где взаправдашние зеркала из черной, глянцевой, блестящей породы, тоже, по мнению аршей, созданные самой природой, то там, то тут красовались среди скал, обрамленные кружевами натеков, — это только восхитило. Но когда я увидел Горящую Шкатулку…
В свете нашего фонаря королевское великолепие пещеры полыхнуло ярче тлеющих углей. Кристаллы потрясающей красоты, алые, пурпурные, вишневые, кроваво-красные, выступали из гладкого массива стен фантастическими гроздьями. Вероятно, это были рубины, но рубины такой прелести и такого чудесного цвета мне никогда прежде не встречались. Камни размером с вишню казались мелкими; посреди зала возвышался пламенеющий рубиновый обелиск высотой в человеческий рост, такой чистой воды, что сквозь него можно было разглядывать стежки на рукаве. Все стены зала забрызгали сияющие кровавые капли. С потолка свешивались сталактиты, рдеющие, как зоревое небо, и в них отражались огни наших свечей…
