Но зачем?!
Не иначе, как Вышата князю подобное и подсказал, — подумалось Всеславу уже расслабленно (прохладные Ольгины ладони сами собой гасили злость в душе). И снова вспомнились злые слова — Добрынино отродье.
Какого рода был известный всей Руси Добрыня Малкич, теперь не помнил уже никто. И сам Всеслав тоже не знал того. А только повезло Добрыне в жизни. Дважды повезло. И трижды повезло.
В первый раз повезло Добрыне, когда его сестра понравилась великому князю Святославу Игоричу и даже понесла от него. Холопка, она после рождения сына стала вольной, и сын её рос тоже вольным, хоть и с клеймом рабичича.
В другой раз повезло Добрыне, когда Святослав отдал ему сына на воспитание. Пестун княжича, хоть и рабичича — много значат такие слова.
И в третий раз повезло Добрыне, когда оказалось, что княжич-рабичич Владимир честолюбив, самолюбив и ненавидит своих высокорожденных сводных братьев. Такой княжич стал хорошим орудием в руках не менее честолюбивого и умного Добрыни.
Через княжича (а после и князя!) Владимира Святославича и вознёсся Добрыня к вышней власти.
Волей Добрыни горел Полоцк, волей Добрыни был истреблён весь дом полоцких князей, волей Добрыни Владимир силой взял Рогнеду прямо на пепелище Полоцка, прямо около тел её отца и братьев.
Такое — не прощается.
Рогнеда при жизни не смогла дотянуться ни до Владимира, ни до Добрыни. Но вражду свою и ненависть передать сыну смогла. А он, Изяслав, передал её своему сыну, Брячиславу. А внук Изяслава, Всеслав Брячиславич, ту вражду унаследовал.
С самого начала его тяготило нехорошее предчувствие — Вышата при Ростиславе… к добру не приведёт. А только куда же денешься — иного союзника опричь Ростислава у него не было. Оставалось надеяться, что потомок не в предка.
Зря надеялся.
Посольство порубили Вышатины вмети, стало быть, от Ростислава были посланы! А самое главное — погиб и сам посол, гридень Владей! И кто теперь скажет полоцкому князю, ЧТО ответил ему Ростислав Владимирич?! Кметь, который спасся, не ведал из посольских дел ничего — Владей говорил на пиру с Ростиславом с глазу на глаз.
Теперь приходило дважды подумать, как воевать по весне! Ведь про все его задумки Ростиславу ведомо!
Но зачем?!
Если хотел тьмутороканский князь союз с полочанами разорвать, так можно было прямо послу про то и заявить, незачем и посольство истреблять. А если бы хотел его обмануть — так и вовсе не для чего. Согласи на всё, что посол говорит, а после оставь без помощи, когда он, Всеслав, на Новгород ринет. Только и всего.
И задавят Ярославичи кривского властелина совокупной силой пяти княжеств.
Не стыковалось что-то.
Не по-Ростиславлему было.
2. Таврида. Готские Климаты. Херсонес Киммерийский. Зима 1065 года, просинец
Море катило к берегу тёмные валы. За такую суровость во время бури кто-то из древних мореходов Эллады прозвал его Понтос Аксинос, Негостеприимное море. Иной мореход в иное время прошёл Боспором Фракийским в ясную погоду. И поразился лазурным и изумрудным волнам, играющим под тёплым и ласковым солнцем. Какое же это Негостеприимное море?! — воскликнул поражённый кормчий. — Это Понтос Евксинос, Гостеприимное море! Так и повелось с той поры — то Гостеприимным кликали море, то Негостеприимным, как поведётся, да как погода себя покажет.
На берегу ветер валил с ног. А на крепостном дворе Херсонеса — тихо. Высокие каменные стены, за века выщербленные ветром, несокрушимо высятся над городом, укрывая сундуки купцов, мастерские ремесленников и рабские эргастерии.
Котопан Констант Склир, презрительно щурясь, разглядывал неровный строй солдат на крепостном дворе. Он впервой устроил смотр городских солдат — содержались частью за счёт казны базилевса, частью за счёт димов — городских общин. Что-то шептало новоиспечённому стратегосу фемы — в скором времени эта стража может понадобиться.
Стражников оказалось три сотни — остальные стояли на постах и в дозорах. Сияли начищенные шлемы и чешуя катафрактов. Стратегос прошёлся вдоль строя, потом обернулся к старшему сотнику из здешних динатов, недоумённо поднял бровь:
— И это — всё?
— Этого хватает, превосходительнейший, — чуть наклонив голову, ответил тот спокойно. — В городе спокойно, разбои редки. А если ты думаешь о внешнем враге…
Стратегос именно о нём и думал. Но смолчал — пусть динат закончит.
— Зимой никто не воюет. А летом, если что, можно созвать ополчение димов, динатов с дружинами — у каждого с десяток вооружённых слуг наберётся.
Склир задумчиво покивал головой, не спуская глаз с замерших в строю солдат, покусал губу, потом велел:
— Кому больше сорока зим — три шага вперёд!
Вышло чуть менее трети строя. Стратегос покачался с пятки на носок, задумчиво оглядел их, выпятив нижнюю губу, потом глянул искоса на дината:
— Это что?
— Что? — не понял тот.
Глаза Склира опасно сузились:
— Шесть десятков — старше сорока зим! Из них не меньше половины — старше пятидесяти! Молодёжь где?!
Сотник молчал. А Склир распалялся всё больше.
— Они, что ли тебе, за скамарами в горах гоняться будут?! Вон брюхо какое торчит. Где только панцирь такой взяли, чтоб на такое брюхо налез? А борода-то, борода! И как только его женщины в городе не боятся? Альбо боятся уже? А? Отвечай!
— Не боятся, — прогудел обиженно здоровила, и впрямь по самые глаза заросший чёрной бородищей. — А вот кони…
— Цыц! — оборвал его котопан. — Я тебя о чём-то другом спросил?
— Нет… — озадаченно ответил гигант — хоть сейчас ваяй с него Геракла.
— Вот и молчи тогда.
В строю раздались смешки. Склир, услыхав их, рассвирепел и, оскалившись, пропел-провизжал:
— К стрельбе-е-е… товсь!
С шелестом вылетели из налучьев луки. Стрелы, сверкая наконечниками, легли в длинный ровный ряд.
— Добро, хоть оружие в порядке, — несколько отмякая душой, проговорил стратегос, набрал в грудь воздуха и протяжно пропел. — В ворота-а-а…
И, резко взмахнув рукой, рявкнул:
— Бей!
Певучий многоголосый звук шарахнулся по двору, заметался от стены к стене. Три сотни стрел, свистя, прорезали воздух и с глухим стуком утыкали воротное полотно.
— Хорошо, — уронил Склир, совсем подобрев. — Теперь так.
Он стащил с пальца дорогой серебряный перстень с изумрудом, подошёл к воротам и надел на расщеп торчащей из ворот стрелы. Отошёл.
— Кто в перстень попадёт, тому его подарю. Н-ну…
В ответ — молчание. Позориться перед котопаном никому не хотелось. Потом всё тот же бородач глухо сказал:
