– Пойди, хоть рассолу хлебни, – поморщился Шольц, кутаясь в теплый халат. Несмотря на дневную жару, ночами уже холодало, и сыщик по утрам предпочитал одеваться потеплее. Это у молодых здоровья лишнего без меры: что водку с непонятными друзьями пить, что в шесть утра по Городу бегать. – Как чуть в разум вернешься, можно будет продолжать.
– А еще мне подметное письмо досталось, которым последнюю жертву выманили. На, полюбуйся…
Пока вооружившийся увеличительным стеклом начальник департамента изучал мятую бумагу, палач влил в себя половину огромной банки, где плавали соленые огурцы, и захрустел плотным зеленым угощением.
– Я даже нашел, где наш клиент прятался, когда конверт принес. В мусорном баке сидел. Представляешь? Охрана весь переулок обыскала, а в мусор не полезла. Вот он под дощечкой с объедками и схоронился. Дождался, когда шум-гам уляжется, и домой. Даже следы от сапог остались. Смазанные, но я палкой переворошил все, что смог, и нашел. Благо еще, что мусор на выходных лишь вывозят.
– Охрана? Это чей же человек последним под удар попал?
– Герр Штрауф собственной персоной. Его парня грохнули. Очень просил розыск до конца довести. Обещал даже в суд заглянуть, послушать, как гаду пожизненную каторгу присудят. Если доживет в тюрьме до процесса, конечно.
Шольц отложил письмо и похлопал по карманам, пытаясь найти коробку с цигариллами. Потом сообразил, что до сих пор в халате, а не в любимом сюртуке, и направился к крану: ополоснуть лицо и прогнать остатки сна.
– Даже и не знаю, что сказать. С одной стороны – плохо, когда нас с тобой различают. Получается, будто мы не одно дело делаем, не в одном департаменте служим. Ты – почти свой у криминала, я – так вроде бы и враг, которого пристрелить боязно, но и делиться информацией никто не захочет… С другой стороны – мы несколько дней сэкономим с именами. А каждый день – это спасенная жизнь… Вот и не знаю, печалиться или радоваться этому. Или оставить как есть…
– Лучше скажи, что письмо рассказало? Вижу, как ты его разве что не сжевал на радостях. Явно полезную вещь добыл.
Сыщик вытер лицо и начал возиться рядом с плитой, намереваясь приготовить завтрак себе и раннему гостю.
– Я тебе так скажу, чтобы кое-кто не зазнался. Письмо твое – это не просто улика. Это практически готовый приговор одному человеку… Но без всей предварительной работы мы могли бы мимо бумаги пройти и не заметить. Поэтому за добытое доказательство тебе отдельное спасибо. А мне – за то, что кучу дел перетряхнул и возможное описание преступника почти составил… Итак, что у нас в активе сегодня?
Клаккер дожевал последний огурец, быстро вытер испачканную руку об изгвазданные по закоулкам штаны и начал загибать пальцы:
– Мы знаем, что убивают только ростовщиков. И лишь последний – крупная рыба, до этого все мелочь давили. Это – раз… Удобно – нет человека, никто и не побежит искать, в полицию заявлять.
– Принято. Дальше.
– Второе – наш клиент из их окружения. Кто-то рядом, кто постоянно крутился на подхвате, мешался под ногами. Почти свой, но без доступа к деньгам. Мог бы по мелочи таскать, вряд ли бы на убийства решился.
– Согласен. Получается, круг очертили. Осталось лишь найти человека, который был во все дома вхож.
– И кто это? – Охотник даже подался вперед, так ему не терпелось узнать. Он же видел, что Шольц прочел письмо и буквально просветлел лицом. Значит – есть там зацепка, есть что-то знакомое для сыщика.
– Золотарь это… Тиллер Мих. Или Тиль, если по прозвищу… Этой же самой рукой десять лет назад он писал мне объяснительную, когда на рынке попался на мелкой краже. Тот же почерк, те же кривые буквы, те же заученные со школьной скамьи канцеляризмы.
– Золотарь?!
– Ага. Был помощником портного при папаше, потом пить начал, вылетел на улицу в итоге. Болтался, как многие, по разным ночлежкам и темным углам. Но человек совершенно слабохарактерный и трусливый. Поэтому грабителем не стал, а вот мелкие услуги «подай-принеси» разным обитателям Барахолки оказывал. Последние пару лет подрядился дерьмо вывозить. Канализация у рыбных рядов только у очень богатых господ существует. Остальные бочки с вонючим содержимым вывозят. Ну и остатки с кухни заодно.
– Зо-ло-тарь… Вот почему он в отходах спрятался. Ему это – как дом родной. И лицо – неприметное. Каждый день мелькает, уже почти как мебель воспринимаешь. И не думаешь, что он все видит, все слышит, серая мышка у твоего порога.
Шольц расставил тарелки на столе и скомандовал:
– Руки мыть и завтракать. А потом – в департамент пойдем. Я унтеров пошлю клиента по подворотням искать, вряд ли он серьезное сопротивление оказать сможет, не тот фрукт. Да и тварь у него где-то рядом с лесом обитает. Поэтому в Городе вполне полицейские справятся. А мы – гостя успокаивать. Грустный гость у нас вчера вечером объявился.
– Гость? – Палач закончил соскребать мыльную мену с рук и повернулся. – О ком это ты?
– Мирака помнишь? Он еще за Гжеликой в лечебнице присматривал. Так вот, его любимая умерла на днях, сожрала ее болезнь, не дала и шанса на выздоровление. Так наш санитар после похорон ушел в загул сначала, потом уволился из больницы и вчера еле живой добрался до меня. Лица на нем нет, языком еле ворочает. И жалко мужика, и что делать – ума не приложу. Для него вся жизнь вокруг Лили вращалась. А сейчас – будто стержень выдернули. Не поддержать – совсем с катушек слетит… Поэтому завтракаем и к нам. Может, проспится, хоть соображать начнет. А то вечером больше на проспиртованное полено смахивал. Почти как ты в загульные дни…
* * *
О том, что задержанный желает давать показания Шольцу сообщили ближе к обеду, как только начальник департамента Сыска Теней вернулся к себе в кабинет. Неожиданный вызов на внеочередное совещание у городского руководства сожрал все утреннее свободное время и наполнил голову словесным мусором. Поэтому сыщик поначалу лишь сидел за столом и хлопал глазами, пытаясь сообразить, о чем идет речь. А потом радостно скомандовал:
– Показания? Сюда его, голубчика! Сейчас узнаем, в чем это наш любезный Тиль хочет покаяться!
Крохотный мужичонка осторожно пристроился на краешке стула, пытаясь казаться еще незаметнее, чем это было возможно. Грязный драный свитер, стоптанные сапоги с заправленными в широкие голенища штанами, засаленный берет, скомканный в давно не мытых руках. Крохотные глазки, черными бусинами спрятавшиеся в паутине морщин. Человек-невидимка, таскавший чужое дерьмо какой год подряд.
