— То есть как это — какого чёрта? — удивился Сальватор. — А провизию добыть!
— Постой, постой. Какая провизия? Ты ж говорил, у них там всё время голод.
— Caray! — Сальватор грохнул кулаком об стол. — Если у них жрать нечего, это не значит, что мы должны были голодать!
— Звери, — убеждённо повторил Пако и снова уткнулся в свою кружку.
— Яд, предательство, обман, — поддержал его Антонио, — только на это они и способны. — Он вздохнул. — А они обманывали нас. Там, куда мы шли, не было никаких признаков золота. Мы шли и шли на север, пока не добрались до поселения Сан-Мигель — индейцы его называют Кульякан, это в Новой Галисии. Там мы задержались и отдыхали два месяца. Мы бы отдыхали дольше, но туда завернул отряд, и его предводитель (его звали дон Мигель Арранде де ла Коса) рассказал тамошнему губернатору, что они тоже искали золото и теперь собираются идти на северо-запад, к Рио-Гранде. Мы получили приказ соединиться с ним и выходить в поход. Дон Мигель сказал, что там есть озеро, где живут индейцы кутальчичи, которые раз в год приносят богам в жертву el dorado — парня, с ног до головы обвешанного золотом. И что золота там столько, что они с него едят и пьют, и делают из него игрушки для детей, и бросают его в воду, словно камушки, потому как больше не знают, что с ним делать.
— Во как! — восхитился Санчес. — Что у этих дураков тогда вместо денег? Серебро?
Антонио пожал плечами и потянулся за кувшином.
— Вещи, оружие и всякая всячина, — сказал он. — Когда ракушки. А когда плоды. Словно в подтверждение он откусил от яблока и мутным взором уставился на собеседника.
— Плоды? — растерянно заморгал Санчес. — Какие плоды? Они же гниют!
— Не, эти не гниют. Такие жёлтые, как маленькая тыква. — Виньегас обрисовал руками в воздухе. — Они там очень дорого ценятся. Индейцы их размалывают и готовят особый напиток с перцем, только для мужчин. Я пробовал забористая штука: после долго жжёт в горле, как огнём, и спать не хочется, даже если до того и хотелось. Называется чокоатль.
— Как, как? Язык сломаешь.
— Ну, — ухмыльнулся Сальватор. — Я две недели пытался повторить, так и не смог.
— А на каких языках там говорят? — поинтересовался Родригес. — На арабском? На китайском?
— Да ни на том, ни на другом! Все эти индейцы имеют жилища, живут деревнями и говорят на разных языках.
— Как же они друг дружку понимают?
— Не знаю. Как-то понимают.
— А вино там, в этой Индии, есть? — поинтересовался Киппер.
— Вино? — задумался Виньегас, медленно жуя. — Нет, вина нету. Индейцы пьют чичу — это что-то вроде пива. На вкус — моча, а чтоб захмелеть как следует, нужно выпить не меньше калабасы.
— Не меньше чего?
— Калабасы, — повторил Антонио и пояснил: — Бутылки из сушёной тыквы. Размером чуть поменьше этого кувшина.
— Звери, — убеждённо подтвердил Пако.
— Так вы нашли золото или нет? — продолжал допытываться Санчес. — Нашли или нет?
— Да как сказать, — замялся рассказчик, — и да и нет. Мы опоздали. Мы пришли на то озеро, но нас опередил другой отряд — он пришёл за несколько месяцев до нас и забрал оттуда всё ценное, когда мы ещё были в плавании. Нам оставалось только подбирать остатки. Мы двинулись дальше в горы, но золота не было и там. Caramba! — Он грохнул кулаком, и подался вперёд. — Что ты знаешь о золоте, Санчо? Золото, оно как призрак. Иногда я думаю, Кортесу просто повезло. Он захватил вождя, и проклятые инки сами понесли ему золото в горстях, а мы рылись в каждой хижине, в каждой помойной яме, прочёсывали озеро сетями и кошками, а находили только золотые безделушки всяких жаб, мышей, тарелки, плошки, погремушки, фигурки их дикарских идолов, всё пустое, дутое... А часто нам и вовсе подсовывали не золото, а сплав из золота и бронзы. Как в руки взять — не отличишь от золота, даже по весу схоже, а пару месяцев на сырости побудет — зеленеет.
— Звери, — убеждённо кивнул Пако и поморщился. Как уже упоминалось, через лоб, скулу и щёку слева у него шёл стянутый, косой, неровно сросшийся шрам со следами грубых швов. Глаз у него каким-то чудом не вытек и даже веко открывалось-закрывалось, но всё равно картина была та ещё. Видно, эти самые «индейцы» чем-то крепко ему насолили.
— Ага. Я же говорю: хитрые бестии. Ни совести ни чести, одно слово — язычники. Ты бы видел, какие горы костей валяются в их храмах! И это при том, что почти везде стоят церкви. Sangue de Cristo! Вот где настоящая кухня дьявола, вот где настоящие еретики! Все ругают мавров, да мавры по сравнению с ними — безобидные младенцы!
Родригес ухватился за кувшин и подмигнул приятелям.
— Но ты-то добыл себе золотишка, hombre, a?
Антонио махнул рукой:
— Чего скрывать: мешочек-другой привёз. В банке лежит, меня дожидается. Мало, конечно, хотелось бы побольше, да ладно.
— Что ж ты в армии тогда?
— Amigo, — усмехнулся он, — ты же не хуже меня знаешь: денег много не бывает, а война — дело прибыльное.
— И-эх! Вот помашу алебардой ещё годик-другой, вернусь в Валенсию и заживу как человек. Куплю себе домик возле Альбуферы с апельсиновым садом и виноградником, женюсь, заведу детишек, буду трескать паэлью, пить вино. Удить рыбу и вспоминать, как воевал. Эй, как тебя... монах! Чёрт бы тебя побрал, ленивая скотина... Сбегай, принеси еще вина.
Незанавешенные окна затопила смоляная чернота; была уже глухая ночь. Предложение Санчеса перекинуться в картишки встретили вяло — после рассказа гостей всеми овладела молчаливая задумчивость. Послушник Аристид принёс наполненный кувшин и зажёг в поставце новую свечу — прежняя догорела до самой розетки. Десятник Киппер уже спал, растянувшись на лавке. Сальватор очистил луковицу, откромсал себе хлеба, ветчины и сыра и шумно принялся жевать.
— Да, вот жизнь! — мечтательно проговорил Санчес. — Сражения, походы... золото... Слушай, Антонио, а бабы там какие?
— Бабы? — Виньегас проглотил кусок и задумался. Бабы разные. Как везде. По большей части ничего, хотя попадаются и уродины. Одеваются в шкуры, а где победнее — прикрывают стыд травой и соломой. И до этого дела охочие есть. И, слышь-ка, забавно — они ТАМ совсем без волос, хе-хе! А брак у них не христианский. Все индейцы бросают своих жён, если между ними нет согласия, и сразу женятся снова, на ком захотят. А дети у них сосут титьку подолгу — лет до двенадцати бывает или даже больше.
— Это-то зачем? — опешил Родригес.
— Так говорю же: голодно у них там, им не прокормить иначе. А вообще насчёт баб обычаи у них дикие. К примеру, так бывает: мужчины заварят чай из листьев, а перед тем, как пить или вылить, кричат на всю деревню, кто, мол, пить хочет? И если женщина слышит этот крик — замирает на месте. Даже если тяжести несёт — встанет и стоит как вкопанная! И не дай бог пошевелится: побьют, отвар на землю выльют, а что успели выпить, выблюют обратно.
