Кларисс, наконец, улыбнулась, и я продолжил рассказ, довольный. Вполне естественно, что их планета называлась так же. И я очень надеялся, что название планеты, люди и один из алфавитов — это не единственное что нас объединяет.
— Первое, что удивило моих спутников и меня, когда мы попали к вам — это язык. В моем мире люди говорят на разных языках. На десятках языков и сотнях наречий.
Иногда люди одной страны не всегда понимают друг друга… Хотя нет, это не так важно. У нас нет псиоников.
Я сделал паузу, но не увидел ожидаемого удивления и продолжил.
— У нас нет магов и видоков. В моем мире не существует магии.
— Как это может быть? — Не выдержал Эзнер И я начал рассказывать, неторопливо и по порядку — как это может быть. Про страны, политику, работу, про войны и компьютеры. С каким-то ущемленным самолюбием я вдруг осознал как мало, плохо и неполно я знаю свой мир. Иногда не получалось ответить даже не простые, кажется, вопросы. Им не нужны были законы аэродинамики для полетов, поэтому я сел в лужу с самолетами и всем, что может летать. Я не мог объяснить, как мы умудрились развести такое количество языков.
Кларисс вздрагивала при упоминании о войнах. Такие мясорубки, я понял, этому миру были давно не свойственны. Они слушали про учебные заведения и специальности, про кофе по утрам и телевизор на ночь. Про день за бумагами, станком или компьютером, про ценности и про власть денег. Мне и самому теперь было сложно объяснить, как у нас работает судебный аппарат без псиоников. Они слушали и удивлялись всем нашим приспособлениям, машинам, материальным и человеческим затратам на работы, выполняемые здесь одним магом лишь силой мысли.
Кларисс ужаснулась при рассказе о нашей медицине. По правде сказать, я и сам ужаснулся, рассказывая о ней, но не подал виду. Через какое-то время я понял, что мне больше совсем-совсем не хочется говорить, а безумно хочется есть.
Подавленный и расстроенный своими воспоминаниями я отпросился на обед…
Они пошли со мной в полюбившуюся таверну на соседней улице. Заказав поесть и выпить, я грустно уставился в стол.
«Есть ли там что-нибудь, к чему я хотел бы вернуться?» — казалось, спрашивали меня спутники. Но они, лишь, обсуждали что-то из услышанного, не мешая мне меланхолить. И я вспомнил семью и кота, друзей, работу и серую коморку с любимым компьютером. Родные и любимые отец, мама и брат, которых я, скорее всего, никогда больше не увижу. Но которым обязательно передадут, что я жив и здоров…
Было бы им лучше здесь? Прижились бы на новой почве как я?
Я рассказал, как и чем жил. В подробностях описал кота и то, о чем буду вспоминать всегда, как бы не повернулась жизнь дальше. Во избежание раскиснуть окончательно, про родителей я рассказывать не стал. Вспомнил, лишь, ласковое лицо мамы и всегда чуть подвыпившего, но никогда не пьяного в зюзю папаньку. В какой-то момент мне показалось, что вот на этом жизнь и закончилась. Я тяжело вздохнул. А через пару мгновений передо мной поставили обед и грустные мысли вроде испарились.
Их еда, отчаянно полезная и насыщенная вкусами, не предполагала отвлеченных мыслей и желаний. Я все ждал, когда же кто-нибудь повторит фразу псионика о «мире добровольного рабства», но безуспешно. Не осуждая мой мир, они обсуждали моменты, кажущиеся невероятными. Дальше же логичным образом разговор двинулся в русло: «как ты тут оказался». В ход пошла история Тальцуса, рассказанная нам на корабле.
Услыхав о душе Императора, Кларисс приложила палец к губам. Она тоже считала, что довольно опасно упоминать о ней на людях, где могут оказаться недоброжелатели или приспешники оных.
— Вот так я и стал видоком. — Закончил я.
— А Марго и ребенок? Почему они не с тобой? — Задала Кларисс неожиданный женский вопрос. Я вздохнул, не особо настроенный обсуждать это с ними.
— Марго хочет вернуться в наш мир.
— Как это? А дар псионика, а душа Императора? — Прошептал Эзнер пораженно.
Я поднял взгляд, собираясь что-то ответить, но наткнулся на колющий взгляд светлых глаз Кларисс. Не выдержав, опустил глаза и отодвинул тарелку с остатками еды. Моя немая мольба была услышана. Через минуту Эзнер и Кларисс тихо ушли из таверны, оставив меня одного. Я отхлебнул вина и уткнулся в сцепленные руки.
Вдруг показалось, что я сплю. Захотелось проснуться, открыть глаза. Захотелось отмотать время назад до момента, как я проснулся счастливым в первое утро с Марго. И не пустить ее на бот в тот день… Хотя, разве можно было ее тогда удержать? Уже тогда нужно было сделать шаг назад, но я не мог. Уже не мог.
Нет! Отмотать бы время до Египта, до поездки вообще. И не было бы тогда этой дикой боли, этой безысходности и невозможности сделать правильный выбор. И не было бы Марго… и этого мира и всего, что переполняет меня и разрывает на куски.
Но разве смогу я теперь отказаться ото всего, что уже пережил? Разве могу я отдать этот мир и эту женщину, если они уже стали моими, а я их?
Я почувствовал, как сжимает горло. На губу скользнула капелька неожиданной влаги.
Было дико заплакать сейчас, в этой таверне полной людей, в этом мире с летающими островами, невидимыми крыльями и любимой, читающей твои мысли. Дикий-дикий сон это был. Как хотелось проснуться. Дома в Москве с Марго, не рвущейся ни домой, ни от меня… Я вздохнул, допил вино и вытер лицо.
Не искал и не просил я другой жизни. Не мечтал о чудесах и не ловил журавлей в небе. Я просто жил и как любой нормальный мужик хотел найти свою женщину и свое место в жизни. Желательно не скупо оплачиваемое. Так зачем на меня свалилось так много?
Уткнувшись в сцепленные руки, я закрыл глаза.
Уже забыв, какой бледной она была при нашем знакомстве, я любовался загорелым лицом. Будто светящаяся изнутри, цветущая свежестью, идеальная кожа манила прикоснуться к себе. В чутком сне бегали глаза под прикрытыми веками. Чуть-чуть трепетали ресницы. Таким спокойным и расслабленным ее лицо было лишь во сне.
Днем на нем властвовали эмоции, чувства и мимолетные переживания, постоянно сменяющие друг друга в невообразимом разнообразии. Лишь, в рассветные часы, когда этот мир приноровился меня будить, я мог наблюдать совершенного ангела, или богиню, или просто самую прекрасную женщину в наших обоих мирах.
В маленькое окошке светило теплое осеннее солнце, бросая решетку тени на Марго.
Разделенное на две части, лицо ее казалось каким-то откровенным, истинным в эти мгновения. Неодолимо влекли плотно сжатые, резко очерченные губы. Они будто требовали, молили о ласке, закрываясь и противясь ей при этом. Я вздохнул, пытаясь воспроизвести в мыслях причины, почему я запретил себе добиваться ее, видеться с ней, проводить вместе ночи. Но в мыслях была лишь пустота, заполняемая ароматом ее волос, гладкостью кожи… Одна лишь ресничка, упавшая на нижнее веко, могла свести с ума. Я потянулся к ней и вздрогнул, когда худышка открыла глаза.
