Размышляя таким благочестивым образом, Абу аль-Хайр поднял туфель и осмотрел его. Великоват, да и кому нужен башмак без пары? Отведя в сторону прорванную тростниковую занавеску, он прищурился и запустил туфлем в одного из учеников богослова - с напутствием:
- Вот тебе приветствие от мутазилита и ученика аль-Джахиза!
Муриды аль-Хатиба как раз шествовали мимо: важные, кивающие головами, некоторые придерживали накладные бороды. Старик славился строгостью нрава и, дабы не вводить ни себя, ни слушателей в соблазн, не допускал на занятия в масджид красивых юношей. Так что особо смазливым отрокам приходилось навешивать на лицо трепаную паклю пристойной длины.
Туфель попал в цель: мурид, получивший по темечку, взвыл и схватился за голову. Вокруг него тут же завертелось, закрутилось в суматохе и воплях: кто-то нагибался за башмаком, кто-то воздевал руки и потрясал кулаками, чей-то ребенок ту же ухватил туфлю и подкинул ее вверх - и вот тут-то и началась подлинная свалка. Видимо, многие верующие сегодня искали пару к уже пойманному башмаку.
Удовлетворенно хмыкнув, Абу аль-Хайр опустил занавеску.
Точнее, он хотел уже опустить занавеску, как... Бац!
- О Всевышний! - жалобно воскликнул начальник тайной стражи.
Щель между плетеными полотнищами уже смыкалась, когда в нее влетел довольно большой миндальный орех. Орех угодил ибн Сакибу прямо в лоб, отскочил и сбил набок маленький стакан с чаем.
- Таа-ак, - созерцая растекающуюся по полотенцу лужицу, сказал себе Абу аль-Хайр.
Воистину, не следует человеку пытаться обмануть Всевышнего - ибо обманет его Всевышний и воздаст ему сторицей за неразумие.
- Господин?.. - тихо позвали за спиной.
- Говори, о Хусайн, - отозвался он, поворачиваясь в сторону невольника.
Тот степенно устраивался рядом с его циновкой прямо на земляном полу. Остальные посетители чайханы делали вид, что совершенно не замечают начальника тайной стражи и его доверенного раба.
Хусайна в Медине знали хорошо, очень хорошо. Мало кто из именитых жителей не имел с ним дел, а те, кто не имел, хотели бы завести полезное знакомство. Абу аль-Хайр подозревал, что его собственные сведения о состоянии невольника не так точны, как ему хотелось бы. Вроде бы получалось, что верткий шамахинец сумел припрятать около пятисот тысяч динаров - это не считая поместья под Ахвазом и пары домов в Куфе. Ну, и стоимости утвари, ковров, невольников и рабынь в ятрибском доме. Когда город отстраивался после карматского налета, Хусайн развернулся вовсю: и участками спекулировал, и припасы втридорога сбывал, и сведениями об именитых гражданах торговал, не стесняясь. Один раз его уже брали по обвинению во взяточничестве и казнокрадстве: увезли в Куфу и там поместили в дом Имадуддина ибн Имада, в прошлом законоведа, а теперь старшего катиба наместника. Пытали Хусайна на дыбе и у столба на солнце, требуя отписать казне имущество - тогда-то и выянилось, сколько и где у него зарыто горшков с золотыми, сколько сундуков отдано на хранение, а сколько вложено в торговлю. Однако Абу аль-Хайр готов был дать на отсечение правую руку - это лишь треть истинного состояния ушлого шамахинца. Ну или половина. Остальное записано на подставных лиц и раскидано по квитанциям и чекам у менял и ханьских ростовщиков.
Хусайн... впрочем, какой Хусайн. Смуглого, вислоусого парса звали Гамидом, это Абу аль-Хайр дал ему имя дяди Пророка - называть так нового раба считалось к удаче. Так вот, вызволить наглого плутишку оказалось непросто: прошлое шамахинца, тогда еще Гамида Шахин-оглы, не говорило в его пользу - ибо походило на старинный роман с приключениями. Разбойничьи налеты, мятежи, измены - шамахинская, короче, история. С длинной бунтовской предысторией - отец, дед и братья Гамида казнены были двадцать три года назад после подавления очередного восстания в Фарсе. Гамид, младшенький, пересидел у родственников, а потом с рвением взялся за семейное дело. Айяр из него вышел никудышный, после трех лет разгульной жизни он угодил в тюрьму. Потом оказался на невольничьем рынке, потом в поместье под Васитом - работал на водяном колесе. На его удачу, семь лет назад Абу аль-Хайр заехал в то поместье погостить - ну и взять под стражу хозяина. Перед отъездом. Гамид подсуетился: сговорился с доверенной рабыней господина, выведал, где тот держит драгоценности и наличные - ну и сдал всё Абу аль-Хайру. Когда имущество казненного по обвинению в сговоре с карматами господина пошло с молотка, ибн Сакиб перекупил умника. Так Хусайн и стал Хусайном.
Наместнику Куфы, тем не менее, пришлось вернуть плута Абу аль-Хайру вместе с подробной описью шельмовского имущества - еще бы он не вернул. Ибн Сакиб послал наместнику домашнюю туфлю его любовницы - туфля как туфля, на первый взгляд. А на второй - как ни крути, то была туфля младшей жены уважаемого куфанского кади. Поэтому наместнику пришлось отказаться от доли в имуществе пойманного с поличным казнокрада, от самого казнокрада и вообще от всяких воспоминаний об этом досадном эпизоде. А Абу аль-Хайр в ответ любезно забыл о том, что за прелюбодеяние любовникам предусматривается суровое наказание - либо сбрасывание со скалы, либо побивание камнями в яме, если уж рядом никак не отыскивается скала.
Так вот, бритый усатый парс сидел на полу у циновки ибн Сакиба и таращился на своего господина хитрыми сомиными глазками.
- Ну? - нетерпеливо понукнул его начальник тайной стражи. - Нашли старика?
- Да, господин, - угодливо поморгал глазками Хусайн.
- Он что, и впрямь забыл дорогу в дом почтеннейшего ибн Мамдуха? Или уж сразу потерял голову? - со вздохом облегчения решил пошутить Абу аль-Хайр.
Сегодня неприятности воистину преследовали его. День начался со ссоры с женой, продолжился встречей нерегилем халифа Аммара, оказавшимся самым обычным - только очень потрепанным и тощим - сумеречником. К тому же нерегиль, как выяснилось, был явно не в себе.
"Спятило ваше чудо-юдо, как есть спятило", хихикал в усы Хусайн, рассказывая, как там было дело в подвале крепости. "Пока по лестнице спускались, думали - все, щас вязать будем. Сам с собой разговаривал, руками махал, крутился, от теней шарахался. Натерпелись мы, я вам скажу, господин мой, вперед надолго: бормотал он, башкой мотал, и все, главное, адом грозился, тварь неверная".
Впрочем, не то чтобы безумие или бессилие нерегиля сильно подивили Абу аль-Хайра. Он, конечно, в детстве наслушался страшных сказок про Величайшее Бедствие и про то, как опрокидывал города страшный аль-Кариа. Чего только в тех историях не было - и страшный говорящий меч, и волшебный крылатый конь бледной масти, и чтение мыслей. Ну и, конечно, самая страшная сказка - о поединке со святым Али ар-Ридом. Как вошел аль-Кариа во дворец с полчищем джиннов и демонов, и шайтаны хвостами опрокидывали стены, и падали один за другим храбрые воины от огненного дыхания и серного смрада. И у ступеней трона встретил святой праведник сумеречную тварь кроткой молитвой, и аль-Кариа склонился перед ним по воле Всевышнего. И тогда разверзлись плиты пола, и полыхнуло огнем, и вышел сам Иблис, потрясая всеми семью своими крысиными хвостами. И Али ар-Рид произнес такую молитву: "Нет воли, кроме воли Всевышнего, и если листок с моим именем упал уже у подножия трона Господа Миров, то так тому и быть". И тогда встал перед иблисом ангел Джабраил и сказал: "Нет у тебя власти над сим праведником". И превратил Али ар-Рида в белое голубиное перо, положил его в складки своих одежд и исчез в лучах света. А аль-Кариа проклял и сказал: "Твое время истечет через семь и семь лет, о враг Всевышнего". И точно, через семь и семь лет во дворец к халифу пришел святой шейх и избавил повелителя верующих от страшной твари, запечатав ей лоб сигилой Дауда ибн Абдаллаха.
