И не спешить не выходит: иначе Оден сойдет с ума.
Он уже... но какая разница?
Все же Эйо в последний момент попыталась его оттолкнуть, уперлась ладошками в плечо, вытянулась струной... поздно.
И от обиды, неловкости, боли впилась в шею.
— Все уже, все... сейчас пройдет.
Она судорожно выдохнула и разжала зубы. На поцелуй ответила, но вряд ли услышала хоть слово.
Эйо перестала существовать, но появился источник чистой первозданной силы. Она вливалась бурлящим живым потоком, и Оден пил, глотал, захлебываясь почти, и в то же время страшась упустить хоть каплю.
Сладкая.
Горькая.
Ледяная, как родниковая вода. И обжигающая до того, что он сам того и гляди вспыхнет. Подобная сила жила в открытых ранах Каменного лога, в его огне, что рождался под самым сердцем земли, в мучительном жаре, переплавлявшем каждого. Она оставалась в теле клеймом и даром.
А нынешняя, накрыв первой волной, схлынула.
— Эйо...
Она дышала. Во всяком случае, дышала.
— Эйо, очнись...
Дыхание было глубоким и спокойным. Сердце билось ровно. Только вот тело ее было легким, тряпичным, и отзываться Эйо не желала.
Оден звал. Тормошил.
И добился только того, что Эйо вздохнула, обняла его и пробормотала сонно:
— Отстань. Я больше не хочу. Я устала.
Королева Мэб явилась ночью. Она шла, касаясь вереска, и лиловые цветы осыпались под ноги.
— Ты все-таки решился, — сказала она. — И убивать не стал... добрый?
— Что с ней?
— Спит. Устала. Думаешь, легко удержать в себе целый мир? — Королева собрала сухой вереск и протянула. — Возьми.
— Зачем?
— На память.
Вереск падал на ладонь и рассыпался прахом.
— Видишь, какая ненадежная у тебя память...
— Пока не жаловался.
— Пока, — спокойно согласилась Королева. — Отпусти ее. Не прикасайся больше. Не привязывай. Ей будет больно, но эту боль можно вынести. Более того, она забудется очень и очень быстро.
— А если нет?
Мертвый вереск ничего не весил, и ветер сдувал его с ладони, высевая по пустым склонам гор. На вопрос Королева не ответила.
— Я пришла попрощаться.
— Насовсем?
— Теперь это зависит только от тебя. Но если вдруг понадобится моя помощь, то цену ты знаешь. Позови, откликнусь и... Оден, не думай, что Стальной Король чем-то лучше меня.
Оден не думал.
В этом его сне больше не было место ни для Королевы, ни для Короля. Но сон рассыпался. Он был непрочным, зыбким и ненастоящим, и очнувшись, Оден четко ощутил запах сухого вереска. Впрочем, это солнце выжаривало склоны докрасна. Туманы не при чем.
Я была небом. И жаворонком.
Ястребом на гнезде.
И старой гадюкой, что грелась на камне.
Семейством мышей. Пауком. Паутиной. Мухой, прилипшей к ловчим нитям. И пчелой, что собирала вересковый нектар. Я была самим вереском, каждым стеблем его. И тонкими корнями, и землей, в которую они уходили. Водой...
Сотней родников и звонкими жилами, запертыми в камне. Камнем тоже, но совсем немного.
Я была.
Всем и сразу.
А еще собой, сложенной из разноцветных кусочков места и мира. Им было тесно во мне, а мне хотелось поделиться. С кем?
Не знаю.
Не помню. Разве это имеет значение?
Я отдавала силу, а ее не становилось меньше. И я устала быть всем миром сразу, поэтому уснула. А потом проснулась и поняла, что я — это снова я.
У меня имя есть.
Эйо. Радость.
Память возвращалась как-то странно, отрывками... я помнила Лосиную гриву, которая показалась издали, узкий хребет, словно и вправду принадлежавший огромному окаменевшему зверю. И седину рассвета, облака, что сползали по гранитным бокам его. Лиловую дымку.
Солнце, которое медленно двигалось, вычерчивая время.
Страх еще помню. И желание отступить, которому я почти поддалась, уговорила, что свернуть можно прямо в Долину, а там уже как-нибудь...
Помню первый родник, подвернувшийся под ноги, точно он сам искал встречи, и горьковатую ледяную воду. Перезвон ключей, который становился громче и громче. Зов, не тот, что в грозу, иной, более мягкий, обволакивающий.
Земля меня слышала.
А я слышала ее... и не только я.
Но что дальше? Кажется, я бежала... или не только я? Вереск цвел и запах был настолько сильным, словно не вереск это — дурман. И Оден ошалело крутился на месте, пока не упал. Смеялся... и я смеялась. А потом я стала небом. И жаворонком.
Странно как...
Мне представлялось, что запомнить я должна была бы немного другое.
Открыв глаза, я убедилась, что небо существует само по себе, безотносительно меня. И земля. И вереск. И весь остальной мир.
— Эйо? — Оден был рядом.
Теплый какой... уютный. Это хорошо, а то вдруг ночь наступила и пятки мерзнут. А рукам наоборот горячо.
— Я, — я зевнула и потерлась о него носом. — Уже ночь?
— Ты заснула.
Да? Этого я тоже не помню. И обидно как-то...
— Я испугался, — он подтянул меня ближе.
И все-таки горячо не только рукам. Жар рождался внутри, не под сердцем, а в животе, словно я проглотила уголь... или нет, не уголь, по ощущениям похоже на клубок солнечных змей. Жег. И растекался по крови, только пяткам не доставалось тепла.
— Звал, а ты просыпаться не хотела.
— Долго?
Я выдыхаю пламя, но Одена оно не обжигает. Кажется, Оден вовсе не замечает огня. И если прижаться к нему, то становится легче.
— Сутки. Больше. Так должно быть?
— Не знаю, — но знаю, что вот-вот, кажется, полыхну. — Я вообще мало что помню...
И белые змейки силы переползают с ладони на Одена. Они рассыпаются искрами, а те уходят под кожу. Так не должно быть... сутки прошли, а я все еще слышу землю, и она щедро делится силой, которой слишком много для меня одной.
— А... — мне почему-то неудобно спрашивать. — У тебя получилось?
— Кажется.
— Можно посмотреть?
Голова немного кружится, как бывает на взгорье, где сам воздух пьянит. Оден поворачивается спиной, и я касаюсь осторожно, сдерживая силу.
Это больно.
Кожа под пальцами гладкая, ни ран, ни даже шрамов, ничего не осталось. И я, не способная удержаться, целую спину. Выпирают крупные позвонки. И массивные треугольники лопаток. Мышцы твердые. Тяжелое плечо с резко обрисованным суставом, который я изучаю как-то очень уж пристально.
Завтра мне будет стыдно.
Наверное.
— Эйо, ты что творишь?
Самой бы понять, но мне во всяком случае нравится. И я позволяю себя поймать.
— Девочка, слишком рано. Тебе будет больно.
— Мне уже больно.
Я не справлюсь одна. А если вдвоем... и это не я, это место виновато. В нем слишком много жизни, которую мне не удержать. Щедрое.
