И все же перед началом боя я решил приятно удивить противника, поклонившись и поприветствовав его по всем самурайским правилам. Этому тоже учат в академии.
Уже после этого противнику стоило бы задуматься. Но он не удосужился. Что ж, не буду разочаровывать, поиграю в неловкость!
Кеншин атаковал первым. Самым простым приемом, направив удар сверху вниз под углом в шестьдесят пять градусов. Отбив удар, я специально оступился, спустив его катану не только по моему мечу, но и отпихнув дагой. Испуганно моргнуть, поглядеть с опаской…
Японец лениво атаковал, я так же лениво отбивался, изображая полную неспособность владеть холодным оружием. Минут через пять меч перестал быть чужим в руке, а мышцы достаточно разогрелись. Теперь можно и по-другому поиграть.
Словив сильный и точный удар голой пяткой в колено, отбросивший его на несколько шагов, противник посмотрел на меня с недоумением. И получил небрежный поклон, скрывший пакостную улыбочку. Когда бой возобновился, я начал втихаря издеваться над несчастной жертвой. Стиль «этот неловкий невинный мальчик наносит удачные удары только чудом» был опробован мною не впервые. Мои пинки и безобидные, но болезненные тычки, всегда достигавшие цели так, что это выглядело абсолютной случайностью (не забывать нужные эмоции рисовать на лице!), доставили этому «снисходительному» немало неприятных мгновений. Но, получив рукоятью даги в зубы, он почему-то обиделся. Да не сильно я стукнул… зубы не выбил, челюсть на месте.
Сплюнув кровь, японец встал и что-то мне яростно высказал.
— Кеншин требует, чтобы ты прекратил вводить его в заблуждение. Он сказал, что притворяться и обманывать недостойно самурая! — расшифровала Маньячка.
— Скажи ему, что я не самурай, а подлый и бесчестный темный, — хмыкнул я. — А за свою невнимательность надо платить. А еще первым впечатлениям нельзя доверять.
Она сказала. Кеншин разозлился. Показал себя во всей красе. И я целых полчаса развлекался по полной! И даже получил пять… ну, ладно, шесть ощутимых тычков и ударов!
Самурай бился со всем мастерством, на которое был способен, я смог оценить и скорость реакции, редко доступную человеку, точность и силу наносимых ударов, ловкость противника. Кеншин тихо рычал и был откровенно зол. А я хохотал и пел боевые марши, прыгая по палубе, легко балансируя на бортике и взмывая ввысь полетным прыжком. Издеваться над этим человеком было истинным удовольствием! Такой ожидаемо самоуверенный! Но хорош как воин, не могу не признать.
Когда разминка была сочтена законченной, я, без предупреждения перейдя к скупым, четким и точным движениям, выбил ногой клинок из левой руки самурая, прижал к палубе катану и остановил свою дагу в миллиметре от его горла.
— Он сдается, — сказал Маня.
Фирменный оскал, перенятый у двойняшек, на лицо — маску психопата, едва слышно зарычать, отразить в зрачках алый блик. И спокойно отойти, поклониться, сложить оружие. Посмотреть на полное обалдение противника. Как говорят в Сети: «Йа кросавчег!» Есть еще желающие это оспорить?!
— Если ты — сердце меча, то я — сам клинок, — сказал я, не заботясь о том, поймет ли меня человек. — А за разминку спасибо. Я повеселился.
Маньячка и Наоми ударили по рукам и победно поглядели на остальных. Хм… Кацу тоже на меня ставил? Мое высочество пребывает в удивлении.
В общем, все было прекрасно, кроме одного нерешенного вопроса — как свалить и, собственно, куда? Я не знаю, куда направляюсь, смогу ли выбраться и, главное, как возвращаться? Пока способен думать, пока меня не потащило вперед, я просто обязан решить эти вопросы так, чтобы не вмешивать в свои дела посторонних людей. Эти — даже не имперцы, у меня нет права распоряжаться их жизнями.
Поэтому после боя я расположился на носу яхты, согнав оттуда Маню, и посвятил себя решению проблемы с наименьшими потерями времени и затратами моих как психических, так и физических ресурсов.
Рационально было оставить Маню здесь и тихо смыться самому, но опять же неприемлемый вариант. Маньяки должны оказаться вместе как можно скорее. Я уже сейчас вижу ледяной ужас в глубине души девчонки, что будет дальше, даже представить страшно.
Отчаявшись дозваться, подруга с силой пихнула меня ногой. Не ожидавший такой подлянки с ее стороны, я рухнул в воду. В несколько судорожных гребков ушел в глубину, подождал, пока надо мной пройдет днище яхты, и только после этого вынырнул, сразу взлетев. Капитан Рийо в это время уже тормозил свой кораблик, остальные провожали мой стремительный взлет обалдевшими взглядами.
Такое же стремительное пикирование, и я остановился в трех метрах от Маньячки и скрестил руки, пристально глядя на нее. Ну ни капли вины! Зато сумасшедший блеск в глазах и предвкушение на лице! Погоди у меня, зараза белобрысая!
С самой постной миной я стряхнул на нее всю воду с крыльев…
Минут через двадцать, после того как включились в игру все младшие члены команды (что характерно, на стороне Мани!), я наконец поймал эту… гм… хорошую девочку и нырнул вместе с ней в море. Протащив под днищем, вынырнул с другой стороны, мирно вернул на палубу и стряхнул воду с перьев на «отважных спасателей» моей боевой подруги.
— Темный паршивец! — выругалась девчонка, вся мокрая, и исхитрилась в третий раз за сегодня дотянуться до моего многострадального уха. — Маньяка на тебя нет!
— Апокалипсиса на тебя нет! — машинально ответил я, освобождая свою драгоценную часть тела.
Смысл брошенных в запале фраз дошел почти сразу. Маня сникла. Не позволяя загрустить надолго, подошел Рийо и что-то сказал смеясь.
— Он говорит, что теперь понимает, почему мы оказались за бортом, — тут же улыбнулась девчонка.
— Это она виновата! — возмущенно высказался я, ткнув в подругу пальцем, чем заработал новый тычок под ребра от Мани и вызвал у капитана смех.
Солнце уже закатилось, и Наоми отправила нас обоих сохнуть и переодеваться, пока не замерзли. Возражать ей не хотелось. А потом повела в кают-компанию, где уже собрались все, и накормила чем-то невообразимо вкусным. Это чудо было похоже на кремовые пирожные, только вкуснее, и есть надо было ложкой из стаканов.
Когда ужин закончился и мне отдали койку в одной каюте с Кацу, тот сразу лег спать. Чтобы не тревожить его, я вышел на палубу и сел у борта, глядя в ночное небо. Спать не хотелось совсем. В груди засела тревога, и на душе было так же черно, как в небе. Когда неприятности у меня, это привычно. Это не вызывает такого ужаса, как ситуации, когда попадают под удар те, кто мне дороги. Я боюсь только за их судьбы и жизни. За свою — никогда.
