Потому, приблизившись почти бесшумно, Некрас сильно напугал человека в полосатом халате и по-чудному намотанном на голову ручнике, хлопотавшего вокруг огня.
Собственно, сам по себе Некрас ничего страшного собой не являл: обыкновенный чужеземец зрелого возраста, в одежде полуночных стран, — вовсе не диво ни в портах всяких земель, ни на караванной тропе. Но вот то, что он явился вдруг невесть откуда посреди сухой степи, где до ближнего поселения верст тридцать, а то и все пятьдесят, было поистине удивительно! Откуда он возник, не с неба ж упал? Саккаремцу было ведомо, каковы собой злые духи степи и песков — на сольвеннов они вовсе не были похожи. Вот, например, страшный демон албасты должен быть вышиной с пальму на берегу близ Мельсины, с когтями медными и клювом. Притом клюв что толстый сук, а когти что корни. И волосы до пояса, растрепанные и седые, а лик безобразный.
Впрочем, волосы у нежданного гостя короткими назвать было нельзя, но до пояса они никак не доставали, седыми не казались и прибраны были тщательно. И лицом пригож был: не косой, не рябой, даже без шрамов и лишаев.
Еще обитали в степи, над степью и под степью, под спудом земным, злые шулмусы. Те тоже были вооружены клювом, но лицом зато были прекрасны. По воздуху умели летать, распластавши огромные черные крылья, и, пребывая в полуптичьей личине, имели на лапах когти, железные когти, но не столь длинные, как у албасты. Еще умели шулмусы преображаться и принимать облик человечий, заманчивый и прекрасный, и были умны и хитры.
Но подошедшего к костру красавцем назвать нельзя было, да и ничего заманчивого и таинственного в облике его не виделось. Странно то было, что злобные собаки не залаяли.
Пришелец из темноты, не опознанный сторожевыми псами, не был ни красив, ни уродлив, но от этого легче не становилось, наоборот, делалось еще страшнее. И чем страшнее делалось, тем более казалось, что лик этого человека — или демона — безобразен, то, напротив, он виделся совершенным. То отвратителен и страшен, то восхитителен и страшен… Страшен!
— Здравствуй, добрый человек, — молвил Некрас по-саккаремски, чем и вовсе сбил с толку караванщика. — Не сопроводишь ли меня к Шегую? Скажи, что я пришел от почтенного господина Кавуса.
Шегуем звали мергейта, знакомца старого караванщика, который должен был вести этот обоз. Саккаремскую речь Некрас еще не разумел, но выучил несколько необходимых слов и изречений и, послушав, как говорит по-саккаремски караванщик, сложил себе мнение, каково должны строиться в этом языке звуки, и теперь мог сам, наверное, догадаться, как изречь ту или иную простую мысль. Всякий язык имел свой строй, звуки лепились один к другому по закону, а не кое-как, и каждый ловец звуков умел поместить их по узлам и ячеям сети, кою сеть распускал из своей волшебной дудки.
Саккаремец с удивлением воззрился на Некраса, а потом, кивая мелко, как-то бочком удалился в темноту. Не минуло и десяти ударов сердца, как негромкий предночной быт каравана был переполошен истошными воплями и взволнованными голосами. Вопил, конечно, человек в халате, первым повстречавший Некраса. Остальные то ли не хотели верить ему, то ли призывали не бояться. Некрас вошел в круг, освещаемый пламенем, но к самому огню без приглашения приближаться не стал. Встал так, чтобы все его видели из темноты: вот он я, дескать, никакого зла не держу.
Переполох унялся мгновенно, так же как и начался. Все вдруг замерло. Навстречу Некрасу в круг вступил сухощавый пожилой мергейт. Для кочевника он был довольно высок. Черные узкие глаза на смуглом скуластом лице глубоко запали. Мохнатые брови срослись на переносице. Волосы его и длинные усы успели выгореть, были мыты дождями и сушены ветрами много раз за долгие годы караванного пути и стали пегими. Бороду мергейт брил и оттого не выглядел столь почтенным, как караванщик-ман.
Рядом с мергейтом шел, удерживаемый привязью, огромный пес, рыжий с белым, лобастый и свирепый. И мергейт готов был, чуть что, отпустить собаку. И еще Некрас услышал, как было натянуто по меньшей мере три тетивы: его держали на прицеле. Стрелков он не видел, они находились в темноте.
— Я Шегуй, — молвил мергейт. — Говори, зачем пришел. Если скажешь неправду, мы убьем тебя и бросим здесь. Если ты демон, то выживешь. Если человек, умрешь по справедливости, ибо здесь человеку незачем лгать.
— Досточтимый господин Кавус направил меня к вам, о достопочтенный господин Шегуй, — ответил, кланяясь в пояс, венн. Именно так звучала его речь по-саккаремски, но сам Некрас не вовсе понимал значения слов «господин», «досточтимый» и «достопочтенный». До него доносилось только, что он произносит нечто очень уважительное. На самом деле эти слова были обычны для манов и саккаремцев, халисунцев и мергейтов, ведших с ними дела, и потому произносились обычно просто как приветствие. Некрас не знал этого, а потому говорил с должным чувством, как сделал бы это венн. И такое поведение, наверное, сразу расположило Шегуя к этому странному венну, будто с луны, которой, к слову, не было в небе в эти ночи, свалившемуся на его караван посреди сухой степи, да еще вблизи Мертвых холмов.
— Он передает тебе эту вещь в залог того, что я тот, кем себя называю. — Некрас вынул из кармана медный оберег — диковинного зверя с круглым туловом, длинными изогнутыми клыками, выдающимися из пасти далеко наружу, толстыми, ровно столбы, ногами, маленькими глазками, тонким, будто веревка, хвостом, ушами вроде двух лопухов, крутым лбом и змеей без головы на месте носа. К этой змее привешен был крохотный колокольчик. На хребте зверя вместо седла прикреплена была корзина, в которой сидел человечек в халате и головном уборе, похожем на тот, что был на саккаремце, первым встретившем Некраса у костра.
Мергейт протянул руку без боязни, и Некрас положил забавный оберег на узкую ладонь. Рука у Шегуя, хоть и неширокая в кисти, была жилистая и цепкая. Шегуй меж тем посматривал на своего пса — как тот поведет себя. Пес сидел рядом, слева от мергейта, и звериным, ничего не выражающим взглядом наблюдал за руками людей, но ни рыка, ни ворчания не издавал. Шегуй знал, что, едва кто посмеет поднять на него руку или просто сделать вблизи него неосторожное движение, пес мертвой хваткой вцепится этому человеку в руку, в горло или в ногу — в голень, чуть ниже колена. Уверен он был и на этот раз. Уверен был и в том, что взгляд собаки отгоняет по ночам злых духов. А нежданный гость никак не истаивал в воздухе, и оберег-слон был натурально медным, и пес не гневался.
— Садись к огню, дорогой гость, — кивнул Шегуй. — Мир тебе и досточтимому Кавусу. Позволь осведомиться о твоем имени.
