Наконец молодые люди сорвали с глаз повязки, и тогда одна за другой начали подниматься со своих мест и подходить к ним девушки. Они кружились вокруг кинжалов, подбираясь к своим избранникам и так, и эдак, пока те, изловчась, не хватали их за талию и не начинали кружить.
Постепенно число танцующих увеличивалось. Женщины зазывали мужчин, и те бросали угощение и бежали плясать. Пан Борживой, допив сидр и проглотив последний, сорок второй по счету пирожок, подхватил под локоть саму графиню и утащил ее, как медведь. Топчась и вертясь с ним на берегу, она спросила, что за диковинный танец они отплясывают.
– Сливицкий менуэт, ваша светлость! – пропыхтел старый пан. – Отменная рыцарственная пляска!
Он отпускал графиню просеменить несколько шагов вперед, затем ловил ее за руку и притягивал к себе, после чего они делали скок влево и скок вправо. Оба хохотали от души и в конце концов толстый пан свалился в воду.
Маленькая Зора, разувшись и подобрав юбки выше колен, бесстрашно прыгала среди кинжалов, а затем, вызывающе поводя плечами, уставилась на избранного ею кавалера – Зимородка. Тот расстался с сидром и принялся скакать вслед за верткой девчонкой, высоко задирая ноги.
Граф кружился с Марион, а Дубраву с хохотом вертели две красотки с распущенными лентами в толстых косах. Людвиг и Гиацинта поначалу не принимали участия в весельи. Дочь Кровавого Барона считала, что истинные аристократы только присутствуют на празднествах и наблюдают за происходящим со стороны, а веселятся лишь краешком души. Людвигу это было отнюдь не по сердцу: при дворе короля Ольгерда делать что-либо не от полноты сердечной, но «краешком души» приравнивалось к государственной измене. И потому он незаметно подпоил свою суженую – а Гиацинта, несмотря на внешнюю хрупкость, кушала и выпивала при случае очень много. Наконец будущая герцогиня Айзенвинтер надлежащим образом раскраснелась, обрела легкость и приятный зуд в ступнях и пошла в каком-то особенном танце, где надо было переступать на носочках на месте и изгибаться, точно деревце на ветру. Людвиг решил охранять это деревце и принялся притоптывать, обходя его вокруг как бы дозором.
А Штранден и Мэгг Морриган вносили свой вклад в теорию и практику философии счастья вдали от посторонних глаз, под укрытием безмолвного куста.
Марион не то чтобы скучала, пока под крылом Захудалого графа ожидала, какое решение примется и как проляжет дальнейший путь, – а маялась. Всем вокруг было, похоже, не до нее.
Пан Борживой целыми днями угощался, сидя в креслах, слушал пение Гловача и пускал слезу по седым усам. Иная слеза в усах тонула, а та, что поизобильнее, проходила насквозь, падала на пол – треньк! – и разбивалась на брызги. Тогда в глазу у Борживоя что-то вспыхивало, и он тяжело вздыхал.
Вольфрам Кандела влачил жалкое существование, уподобясь моли и скрываясь в шкафах, поскольку маленькая Зора непременно желала с ним дружить – то есть гладить потными ладошками, кормить с пальца, заставлять слушать свое пение и требовать, чтобы он ухаживал за ее куклами как за настоящими принцессами. Куклы Зоры Драгомировны были сделаны из древесной коры, волосы – белый мох, глаза – камушки, приклеенные смолой, а рот прорезан ножом. Кандела испытывал перед ними безотчетный ужас.
Штранден испросил милостивого дозволения ознакомиться с библиотекой. На пыльных полках ученый обнаружил десяток любовных романов, относящихся к эпохе Драгомира I Могучего (Захудалого), а также некоторое число книг по соколиной и псовой охоте, сборник пасьянсов, рукописный свод «Славнейшие стрелки из лука, их деяния и тайные мысли», два обширных труда по слоноводству, выездке и обучению слонов, «Сонник тети Марго» и затрепанный атлас Королевства Пяти Рек. Все это и сделалось предметом совместного изучения Штрандена и Мэгг Морриган, которую он взялся просвещать по части чтения, письма и версификации. Занятиям своим они предавались весьма усердно, так что никакого иного развлечения им не требовалось.
Зимородок держал бесконечный военный совет с графом, Гойко и еще несколькими хмурыми вислоусыми военачальниками. Узловатые пальцы с твердым ногтем чертили по картам, определяя, нагрянуть ли будущему с гор или же из-под земли; повсюду стояли кружки с сидром, а под столом спала, выставляя то хвост, то лапы, старая незлобивая собака. Когда ей наступали на лапу, она просыпалась и принималась ласкаться к графу, который рассеянно отталкивал от себя преданную морду.
Людвиг и Гиацинта хворали. То есть, сперва хворал Людвиг – с непривычки все тело ломило, ноги так и выворачивало в суставах, а в крови загуляла пьянящая горячка. Гиацинта неотлучно просиживала у постели страдальца, кутая его в одеяла и время от времени поднося к его губам питье. Людвиг обливался горячим липким отваром, обжиал губы, но глотал – и блаженствовал. Едва ему стало легче, как без сил свалилась Гиацинта, и настал теперь черед Людвига укрывать ее потеплее, ловить дыхание ее губ – шепчет ли что-то, просто ли вздохнула – и забываться коротким сном, склонившись головою к милым ножкам. В таких переменных утехах проводили они время.
Вот так и вышло, что осталась Марион как будто никому не нужная. А еще никому, вроде бы, не нужен был брат Дубрава. Но уж брат Дубрава-то не грустил и скукою не томился, а вместо того глядел на горы, да на закаты, да на то, как облака то свиваются лентами, то развеваются стягами – вот и занятие брату Дубраве!
Наконец было принято окончательное решение пробираться к Огнедумову логову подземными ходами. Была изготовлена посольская грамота к рудознатным колобашкам – с множеством висячих печатей на цветных лентах внизу листа и красивым узором по краю. Представителем графства отрядили Мирко – дабы показал себя другим и сам в себе многое осознал.
Графиня Зорина, взяв под покровительство девицу Гиацинту, предоставила той свои личные покои и собственноручно помогла ей обесцветить черные волосы, а впридачу подарила белое платье с атласным корсажем, наказав непременно надеть его, когда приспеет время. Гиацинта в слезах расцеловала руки доброй графини, а после категорическим тоном объявила брату Дубраве, Марион и Людвигу, которых встретила, выходя в новом обличии «красотки златокудрой», что ей, «никогда не знавшей материнской ласки, была дана встреча с графиней как искупление страданий… или, лучше сказать, в напоминание… какой должна быть истинная мать для своих дочерей» – поскольку Гиацинта положила себе непременно как-нибудь обрадовать Людвига рождением маленькой герцогини.
Людвиг молча прижал Гиацинту к сердцу и из-за ее плеча вдруг весело подмигнул Марион. Марион ответила унылым взглядом. «Людвигу хорошо, – думала она, – он-то в Гиацинту давно влюбился. А мне еще неизвестно, какой жених достанется. Мало ли, что король! Может, у него характер плохой. Или вообще пьяница». Элиза рассказывала много случаев, когда человек с виду приличный, а как выйдешь за него замуж, оказывается пьяницей. Причем иногда – только через несколько лет. Своими сомнениями Марион поделилась как-то раз с братом Дубравой.
