— Уж будто? — с нарочитым спокойствием усомнился Дмитрий Степанович, теребя пушистые бакенбарды, — так, стало быть, ты тут начальство? — голос Перегудова, вначале тихий окреп и угрожающе зазвенел, — какие заслуги приписал ты себе, деревенский староста, что мне, хозяину своему указывать вздумал?!
Огромный, волосатый кулак Дмитрия Степановича с грохотом опустился на стол.
— В имении моём?! — голос Перегудова уже звучал подобно львиному рыку грозно и беспощадно, — на страже, чьих интересов поставлен ты, смерд?! Моих?! Так изволь ответ держать за бесчинства, что творятся в деревне! А может, ты свои интересы блюдёшь? Так напомню, что не для того ты вызван сюда! Утвердит меня Совет или нет, да только, — Дмитрий Степанович помахал перед лицом остолбеневшего Савелия толстым крепким пальцем с желтоватым, прокуренным ногтем, — ты мне верой и правдой на моей земле служить обязан! Ты и все соплеменники твои!
Перегудов грозно обвёл глазами притихших Стражей.
— А кто считает, что это не так, — добавил он, как ни в чём не бывало, наливая себе из кувшина красного вина, — так я не держу! Как там, бишь, называется ваша страна? Синегория? Вот и ступайте себе в свою Синегорию…
Дмитрий Степанович отпил из бокала и аккуратно промокнул чистой тряпицей пушистые усы.
— Где Данила? — повторил он вопрос, крепко сжимая в руке опустевший сосуд.
Через несколько минут томительного молчания отозвался белокудрый.
— Данила сам пришёл к нам… мы не держим его силой!
— Враки! — рубанул Перегудов, — мой кучер видел, что вы вели его как пленника, прокрался вслед за вами и слышал, что вы готовили ему смертную казнь! Мальчика держали в яме, возле этой самой пещеры! И Фёдор помог ему бежать!
— Это верно, — согласился белокудрый, — но с тех пор кое-что изменилось и наше отношение к Даниле тоже. Он вернулся к нам, отдался на наш суд и мы разрешили Даниле жить среди Стражей.
— Да что здесь, чёрт возьми, происходит?! — выругался в нетерпении Дмитрий Степанович, чем заслужил крайне неодобрительный взгляд супруги.
— Это долгая история, — отвечал белокудрый (Слипуны называли его Яков), — и, началась она очень давно…
— А нам торопиться некуда, — пробурчал Дмитрий Степанович, набивая табаком трубку, — а коли так, так и сказывайте, а мы послушаем!
Затаив дыхание, слушатели молча внимали рассказчику, с каждым новым словом всё, более узнавая мрачную тайну Данилиного (а вернее сказать, Фролушкиного) рождения.
Николеньке, в отличие от остальных, эта часть рассказа была известна, но и он слушал с неослабным вниманием, ничем не выдавая своей осведомлённости.
— Люди считают, что все мороки одинаково злобны и бессердечны, да и как иначе, если губят они души чужие? — говорил меж тем Яков, — на самом деле это не так. Не стоит забывать, что морок рождается от человеческой женщины! И ему присущи многие человеческие черты. Среди них, как и среди людей случаются всякие характеры, вот Антип-конюх, тот был жестоким и коварным существом, а сын его Данила (имя Фролушки давно позабыто!), напротив застенчивый и тихий. Его мать Пелагея всеми силами оберегала мальчика от влияния родного отца, да разве убережёшь! Всё одно, вскоре Данила узнал, какими возможностями обладают мороки. Узнал и запомнил. Но пока мальчик был юн, чужие тела его не прельщали, а в силу свое природной незлобивости и некоторой лености характера, подчинять себе других людей, используя свою силу, Данила не хотел. Хотя тому можно дать и другое объяснение: такое свойство мороки обычно используют после рождения ребёнка, для того, чтобы окружить своего единственного малыша безропотной и послушной охраной. Как бы то ни было, Данила тихо и мирно прожил среди ничего не подозревающих жителей Полянки двадцать лет. И неизвестно, сколько прожил бы ещё, ежели бы не попался на глаза одному из Стражей, а Стражи, как известно способны отличить морока от обычного человека…
— Мы его, как первый раз увидали, так глазам не поверили, — встрял в рассказ веснушчатый Тимошка, — думали, нет больше мороков в Полянке, уничтожены все!
— А много ль их было?! — ахнула Дарья Платоновна.
— Да морок-то был всего один, — ответил молчавший доселе Савелий, — Антип-конюх. Вот только он-то свою силу использовал с размахом! Завладел разумом всех людей, что в услуженье у Старой Барыни состояли, видно и к самой Софье Михайловне подбирался, да орешек оказался не по зубам, почуяла барыня неладное. А как почуяла, Зеркало Сути взяла, на людей своих через Зеркало взглянула!
— Прибежала, помнится сюда сама не своя, — поддержал рассказчика Яков, — дрожит вся, как лист осиновый, а в глазах тоска смертельная и ужас мертвящий! Страшно стало, как узнала, что её столько времени не живые люди окружали, а бездушные порождения ада, касались её ледяными своими руками и смотрели пустыми глазницами мёртвых глаз!
Дарья Платоновна прижалась теснее к тёплому, такому родному боку своего супруга.
— Что же стало с этими ужасными существами?! — дрожащим голоском спросила она.
— То же что и со Старой Барыней, — тихо покачивая головой, отвечал Савелий, — мы могли ей помочь, очистить землю от поганых существ, но она по-другому всё решила… говорила: Я виновата, что злобный морок людей моих погубил. Недоглядела, упустила, ведь не за один день эдакое случилось, а я не видела ничего, а должна была, на то здесь и поставлена! Эти люди по моей вине погибли, не искупить мне вины своей и оттого, — говорит, должна я их участь разделить! И до того это ей в голову втемяшилось, что и не отговорить! А в ночь глядим, над усадьбой зарево поднимается, тогда и поняли мы, какую участь Софья Михайловна себе уготовила!
— Неужто это она сама усадьбу подожгла?! — ахнули слушатели наперебой, жадно поедая глазами рассказчика.
— Она! — торжественно кивнул головой Савелий, — мученическую смерть приняла, скорбя сердцем своим о загубленных душах!
Отец Никон при этих словах перекрестился, сурово глядя на яркий огонь, и против обыкновения промолчал, при этом подвижное лицо его было необычно серьёзно и даже грустно.
Собравшиеся молчали, думая каждый о своём, но когда веснушчатый Тимошка подбросил в огонь хворосту и яркий свет озарил задумчивые лица, все несколько оживились и повеселели.
— А что же Данила? — нетерпеливо спросил Николенька, движимый жгучим любопытством.
— Данила? — откликнулся Яков, — увидев его впервые, решение наше было однозначно — уничтожить без всякой пощады, дабы никогда не омрачать эти чудесные места присутствием злобных и коварных мороков! Свежа ещё в памяти страшная смерть Старой Барыни и оттого суд наш был скор и суровый приговор Даниле вынесли безо всякого сожаления. Но тут случился кучер ваш, — Яков усмехнулся в бороду, вспоминая пьяненького, перепуганного мужичонку, — Фёдор помог Даниле выбраться из ямы, куда мы его посадили и вдвоём они покинули наш хутор…
