― Но… ― Драко замолчал. «Но» что? Просто скажи эти чертовы слова, вряд ли ситуация может стать еще безнадежнее. ― Я хочу вылечить тебя, Грейнджер. ― Он сглотнул. ― То есть… Мне надо вылечить тебя.
― У меня есть лечебные зелья в…
― Какие? Грейнджер, тебе нужно что-то посильнее того, что можно купить в Хогсмиде.
Гермиона уставилась на него. Она казалась совершенно разбитой.
Драко опустил голову и выдохнул:
― Слушай, я знаю кое-какие заклинания. Мать научила. Она лечила меня, иногда. Знаешь. После такого.
Гермиона нахмурилась.
― Что? Лечила тебя от… ― она не договорила, а потом у нее вытянулось лицо. ― Ох.
Драко отвел глаза.
― Я лучше…
― Твою мать, Грейнджер, ― сдвинул брови и немного повысил голос. Гермиона вздрогнула, так что он тут же пожалел и пробормотал: ― Просто позволь мне. А то завтра будет слишком много вопросов. ― Подумал, что надо добавить что-нибудь малфоевское. Эгоистичное. ― Неохота, чтобы Поттер завтра целый день угрожал и нудил про плохих мальчиков. Он решит, что я в этом замешан, а я без этого как-нибудь обойдусь. ― Запутался. Совсем запутался, потому что на самом деле хотел сказать… «Я убью их. Убью обеих за то, что они сделали».
После крошечной паузы он увидел уголком глаза, что Гермиона кивнула. Это было приятно.
Добравшись до спальни, Драко усадил ее на кровать.
― Мои туфли, ― пробормотала Гермиона.
― Что? ― он отступил на шаг, почему-то не в силах смотреть ей в глаза.
― Я их оставила в туалете.
― Ну и что?
― Не знаю, ― она заправила прядь волос за ухо. Отчетливо проступили синяки на костяшках пальцев. Драко, не подумав, мрачно спросил:
― Ты смогла дать сдачи? ― он не знал, можно ли такое спрашивать. Деликатность была не в его характере. Драко всегда это знал. Что встань перед ним сама деликатность, даже вцепись ему прямо в глотку — он не узнал бы ее.
Гермиона вскинула голову. Посмотрела на него.
― Я не… ― но тут ее лицо разгладилось. ― Я пыталась. Она слишком сильная.
― Булстроуд?
Кивок.
Драко опять заскрипел зубами.
― А что у тебя с пальцами?
Она взглянула на руки. Кажется, смутилась.
― Не знаю. Я не… не помню. ― Глаза наполнились слезами. ― Малфой, пожалуйста. Знаешь, мне правда хочется побыть одной. Мы можем сделать это утром?
― У тебя есть еще синяки?
Гермиона нервно подняла глаза, закусила губу и почти неслышно выдохнула:
― Пожалуйста.
― Покажи.
И еще один взгляд на него.
― Нет.
― Грейнджер, если я их не увижу, то не смогу вылечить.
И тут в ее лице что-то дрогнуло. Мелькнуло что-то между разочарованием и облегчением.
― Конечно, ― прошептала она. ― Сегодня ты ничего не можешь сделать.
Драко нахмурился.
― Я сделаю это, Грейнджер. Я разберусь…
― У тебя нет палочки.
Драко закрыл рот. Скривил губы.
В кои то веки не иметь палочки. В кои то веки. Чтобы Паркинсон и Булстроуд устроили такую фантастическую *уйню, чтобы жажда мести огнем выжигала мозг. Отчаяние и желание залечить все ее раны. Драко громко зарычал. Ему нужна палочка. Много для чего. Чтобы причинить боль, чтобы помочь, чтобы разобраться на фиг со всей этой чертовой кашей в голове.
― Я достану ее.
― Не надо, ― Гермиона подняла руку и вытерла набежавшие слезы. Драко заметил, что она сильнее размазала кровь по щеке и, увидев на ладони красный след, быстро опустила ее. И опять закусила губу.
― Где они?
― Что?
― Палочки.
― Малфой…
― У деканов факультетов, да? И наши тоже. Сколько сейчас, пол-одиннадцатого? Снейп должен быть у себя. Его не было в Зале. Я пойду и попрошу его. Скажу, что разбил что-нибудь. Или разлил на столе чернила и хочу навести порядок…
― Стой, ― выдохнула Гермиона, уставившись на него широко раскрытыми глазами.
Драко понял. Что не осознавал. Что дрожит. Сильно, неудержимо. И сжал кулаки, пытаясь успокоиться.
― Я просто должен это сделать, Грейнджер, ― медленно выговорил он. И так оно и было. Потому что он действительно не мог иначе. Непонятно почему, вертелось у него в голове среди смятения и паники, но сейчас надо было выручить палочку. Без нее он вдруг почувствовал себя беспомощным. И не только из-за Грейнджер, а из-за самого себя. Палочка была нужна ему. Просто чтобы сделать что-нибудь, что-то изменить в этой идиотской ситуации.
Какая-то его часть даже надеялась, что если уйти, то дикое, совершенно непреодолимое желание целовать каждый ее крошечный порез, синяк, по всему телу, исчезнет, как дым. Если просто закрыть дверь за этим страшным и абсолютно неприличным беспокойством о ней, тогда, может, не будет и желания вернуться. Он сможет просто дышать. И пусть лечится сама, или что там она хотела делать. Он не мог разобраться в своих чувствах. Не мог понять ни одного из них.
А если ничего не исчезнет. Ну, тогда он все равно пойдет. Добудет палочку и вернется. Вылечит ее. А потом разберется с остальным.
― Я скоро вернусь, ― буркнул Драко, в глубине души надеясь, что возвращаться не придется.
Гермиона не ответила. Она глядела в пол, по лицу струились слезы.
― Грейнджер…
Чуть подняла голову.
― Я вернусь, ― повторил он.
И вдруг понял, что именно это, в точности, и собирается сделать.
* * *
Когда Гермиона перестала плакать в подушку, ей пришло в голову, что она запросто могла заслужить то, что получила от тех двоих на полу в туалете — за все, что сделала, за все, что случилось.
Это высушило слезы, потому что теперь хотелось заорать. От злости. То, что подобное вообще могло прийти в голову, приводило в такое отчаяние и ярость, что было непонятно, что делать. Просто перестать об этом думать. Сказать себе, что плевать, что она сделала, плевать, что чувствовала, ― такого она не заслужила.
Ни удара тяжелой ногой Миллисент Булстроуд в живот, три или четыре раза. Ни немыслимого множества вариаций на тему «е*аная грязнокровка», голосом Пэнси. Ни этого чувства. Жуткого потрясения, ужаса, злости, тоски, отчаяния, потерянности. Как они смели заставить ее это чувствовать? Такое унижение. И такую оглушительную боль, что нервы почти теряли чувствительность.
О таком как-то никогда не думаешь. Чтобы из вас выбили, вытрясли душу, раздавили сердце о зеркало, превратив в кровавое месиво. Когда бы Гермиона ни думала о смерти, там никогда не фигурировала боль.
Боль.
Когда Пэнси вонзила в нее ногти, глубоко, обжигающе вспарывая бедро, а слова «шлюха» и «дрянь» отдавались в голове, как звон разбитого стекла, Гермиона ударила. Единственная попытка, которая удалась. Двинула Пэнси над глазом отломанным каблуком. Та заорала, упала на спину, пошла кровь. И Булстроуд на секунду перестала избивать ее, бросившись к Пэнси. Гермиона помнила это ощущение. Острое и отстраненное чувство, что если бы только удалось подняться на колени, можно было бы попытаться уползти. И она попыталась. Смогла дотащиться только до ближайшей кабинки, захлопнуть дверь и привалиться к ней. Не получилось даже дотянуться до задвижки и запереться. А потом услышала рычание Миллисент, удар в дверь — изо всей силы, отбросивший ее вперед, подбородком о край унитаза. Сердце билось так сильно, что это ощущалось почти как вибрация.
