Нарушитель границы, одетый в чистые штаны и рубаху, босой, был введен в покои двумя стражниками. Он так и стоял между ними, точно арестант, и молча смотрел на герцога.
Вейенто наконец оторвался от своих раздумий и махнул стражам, чтобы уходили. Радихена остался с его сиятельством наедине. Ему не давали никаких указаний насчет того, как себя вести, поэтому он сделал то, что сделал бы, будь перед ним его прежний господин — Адобекк: прошел вперед на несколько шагов, опустился на колени и склонил голову.
— Встань, — сказал герцог недовольно. — Здесь так не делают.
«Южанин, — думал он. — Неисправимый южанин... Но это, может быть, и хорошо... Южанина никто не станет связывать со мной. Даже предполагать такого не станут...»
Радихена послушно встал.
«Рыжий, как и докладывали. Но вовсе не тридцати лет. Не больше двадцати. Может, и меньше. Совсем мальчишка, — думал герцог. — Я всегда говорил: невозможно судить о человеке, пока он не умылся. Под слоем грязи может скрываться что угодно».
— Как тебя зовут?
— Радихена.
— Давно ли ты в герцогстве?
— Нет.
— Оно и видно... — вздохнул герцог. — Где ты жил прежде?
— В деревне... — Вдруг в глазах юноши мелькнул ужас: он явно вспомнил кое о чем и торопливо добавил: — Ваше сиятельство!
Вейенто вяло махнул рукой.
— Я не сержусь — не до того...
Он вдруг предстал перед Радихеной не великолепным владыкой, в меховой мантии, с золотой цепью на груди, в сапогах из изумительно тонкой кожи, но обычным человеком — уставшим, не первой молодости. Радихена попытался представить себе женщину, которая ласкает герцога по ночам. Должно быть, добрая. И тоже уставшая.
И Радихена сказал горячо:
— Я не хотел доставлять неприятностей, ваше сиятельство! Там был тоннель, я и пошел...
— Тебя отговаривали, не так ли?
Радихена кивнул.
— Ты не спрашиваешь, спасли ли остальных, — заметил герцог.
Радихена чуть пожал плечами.
— Будет надо — мне скажут...
— Когда ты появился под землей, была отправлена экспедиция. Наши союзники помогли освободить всех, кто попал в неприятную ситуацию. Это — часть нашего договора, так что платить не пришлось. Другое дело — ты и твое вторжение.
Радихена опустил голову.
— Лишние три года в добавление к контракту, — сказал герцог. — Впрочем, — добавил он, — есть и другое решение... Тебе интересно?
— Мне обещали, что вы будете милостивы, ваше сиятельство, — сказал Радихена.
Герцог рассмеялся, но как-то невесело:
— Кто это раздает обещания от моего имени?
— Тот человек, что привез меня сюда.
— Он глупый, — герцог махнул рукой безнадежно, — однако кое в чем ему можно верить... Ты понимаешь, что может означать моя милость?
— Нет, ваше сиятельство, — ответил Радихена. И добавил: — Мне запрещено задавать вам вопросы.
Герцог снова издал смешок.
— Ничего страшного в вопросах нет, уж поверь мне... Особенно если я отвечаю на них без искренности. Но с тобой — другое дело. Если ты спросишь, я отвечу правду. После этого пути назад уже не будет.
— Что означает ваша милость? — спросил Радихена.
— Ты выходишь из области действия закона и переходишь в мою власть. Целиком и полностью, — сказал герцог.
Радихена криво улыбнулся:
— Знакомое состояние. Не сочтите за лишнюю дерзость, ваше сиятельство, но лучше уж вы, чем этот ублюдок господин Адобекк.
— Ты был человеком королевского конюшего?
— Да, — сказал Радихена, морщась.
— Ты видел его?
— Нет.
Стало быть, и он не знает тебя в лицо?
— Откуда? — прямо спросил Радихена. — Разве он бывает в своих деревнях? Разве он интересуется людьми, которых продает в королевский дворец или отправляет на север? Какое ему дело до нашего хлеба, черный он или белый, человечья это еда или эльфийская мерзость? Положим, его крестьяне не хотят высаживать дурные семена, потому что боятся, как бы это не сказалось на их детях, особенно на нерожденных... Ну, и что он делает, этот господин Адобекк? Приезжает, чтобы узнать, почему мы болеем? Нет, он присылает солдат!
— Я понял, — оборвал герцог.
Радихена замолчал, сильно покраснев.
Вейенто сказал:
— Вернемся к прежней теме, хорошо?
— Хорошо, — шепнул Радихена.
Ему вдруг сделалось страшно. Этот человек, то величавый, то совершенно простой, открытый, начинал его пугать. И не столько тем, что затевал нечто жуткое или грандиозное, — нет, скорее тем, что, по ощущению Радихены, не вполне способен был довести до конца ни один из своих замыслов.
— Ты переходишь под мою власть. Весь ты, со всеми твоими потрохами. С твоим будущим, — продолжал герцог. — Твой прежний контракт будет разорван. Больше — никаких контрактов. Ты свободный человек, без всяких денежных условий. Взамен ты будет выполнять мои поручения.
— А потом? — спросил Радихена.
— Что «потом»? — прищурился герцог.
— Потом, когда я их выполню?
— Торгуешься? — осведомился Вейенто.
Радихена, против его ожиданий, не опустил глаз: он набирался наглости с каждым мгновением.
— Да, я торгуюсь, — сказал он.
— «Потом», как ты выражаешься, ты получишь постоянную должность при моем дворе, — Вейенто особенно подчеркнул слово «моем», — собственный дом, некоторый доход, свободу жениться по своему выбору — и будущее для твоих детей.
Радихена задохнулся. Все это было совсем рядом. Все, о чем он не смел мечтать. Оставалось только протянуть руку и взять...
Он склонился перед герцогом и поцеловал его руку.
— Я сделаю что угодно, ваше сиятельство, — сказал Радихена. — Любое ваше приказание. Я никогда не видел никого добрее вас.
— Вот и хорошо, — улыбнулся Вейенто. На сей раз он не запретил Радихене выражать свое почтение подобным образом и не отнял руки. Напротив, положил ладонь ему на рыжую макушку и чуть придавил, понуждая склонить голову еще ниже. — Вот и хорошо. Ты получишь все, что было тебе обещано, после того, как убьешь Талиессина.
КОРОЛЕВСТВО:
ТРЕТЬЕ ЯВЛЕНИЕ ЭЛЬФИЙСКОЙ КРОВИ
Потеряв Ринхвивар, Гион сразу начал стареть. Со стороны могло бы показаться, что правы злые языки, утверждавшие, будто король не представляет собою ничего — пустая красивая оболочка, фантом, созданный его эльфийской женой. Лишь Ринхвивар держала на расстоянии от Гиона старость и не допускала до него болезни; стоило королеве погибнуть, как все недруги короля, и незримые, и имеющие людское обличье, набросились и начали терзать прежде недоступную им жертву.
Золото волос подернуло пеплом, черты лица заострились; морщины не осмелились смять загорелую кожу, но Гион страшно исхудал, и это выглядело еще хуже. Однако ужаснее всего сделался его взгляд, по большей части бессмысленный, как у больного животного, которое не понимает, кто вынудил его страдать.
